Володя Григорьев был евреем наполовину. А наполовину русским. И когда начался девяносто второй год, его русская половина предлагала остаться в Москве и ждать - не может же бардак длиться вечно. Должен же он когда-то кончиться!
Но бардак не кончался, и тогда слово взяла другая половина - еврейская. Она решительно заявила, что ей надоело здесь всё и надо делать ноги - причём, чем скорее, тем лучше.
Володя решил податься в Израиль. Тем более, что отец его чистокровный еврей, и сам он, по отцу, тоже еврей.
Однако чиновники из израильского консульства, куда Володя направился с документами, думали совсем по другому. Они заявили, что национальность в Израиле определяется по матери, а мать у Володи русская - стало быть, и сам он русский.
Володя решил не сдаваться. И тут ему подвернулся один вертлявый и ушлый молодой человек. Он поинтересовался, а не хочет ли Володя смотаться в Канаду. Ведь это гораздо лучше Израиля! Кстати, - рассказывал он. - Израиль хорош только на картинках цветных иллюстрированных журналов. А то, как на самом деле живут там "репатрианты" из развалившегося СССР, на цветные картинки не попадает.
Он рассказал также, что Канада трещит от тех, кому посчастливилось сбежать с Земли Обетованной - причём, многие из них сидят в Канаде нелегально, ежедневно рискуя быть пойманными безжалостной иммигрэйшн и департированными назад - к добрым израильтянам. А многие и вовсе - при случае готовы лучше ехать обратно домой в Россию, но только не на историческую свою родину.
Дальше ушлый молодой человек предложил Володе некую, затерянную в пыльных арбатских переулках конторку, где Володе оформят канадский статус.
Позже ему рассказали, что эта московская конторка и ещё несколько ей подобных наделали немало шороху в высоких учреждениях Оттавы. После того как через посольство просочились в Канаду, оформив совершенно официальные бумаги несколько уголовных авторитетов и один киллер, находившийся в розыске Интерпола, Ар Си Эм Пи прислало в Москву своего агента с тем, чтобы тот разобрался на месте. И видимо, он разобрался - потому как его труп вскоре выловили из Москвы-реки. Его порешили местные, московские чеченцы, крышевавшие арбатскую конторку.
Москва в середине "лихих девяностых" оттуда, из Канады, смотрелась огромной воровской малиной, громадной и страшной "зоной". Там злобные татуированные уркаганы наточенными ножами кромсали на части кровавый пирог, а главный пахан - Боря Ельцин, хоть и глотал стаканами сорокоградусную - глотал по-советски, не закусывая, но всё же следил налитыми спиртом глазами из своего Кремля - чтобы всё вокруг было правильно - "по-пацански" и по понятиям.
В руководстве Ар Си Эм Пи решили никого больше в Москву не посылать - посмертные выплаты семьям потом платить... И зачем это нужно?.. Ар Си Эм Пи обратилось сначала в Министерство имиграции и в Министерство иностанных дел, но оттуда отвечали только сердитыми официальными отписками. Всё это хорошо понятно, ведь из Москвы потоками прибывали на сладкое канадское жительство как чиновники ельцинской администрации или криминальные предприниматели, так и просто бандиты. И все они тащили за собой деньги. Большие деньги. В иммиграционных анкетах в графе "Какую сумму в долларах США планируете вы ввезти в Канаду?" эти новые канадцы писали размашисто: "Один миллион" - это чтобы не мелочиться, на первые, там, расходы, мол, - а остальное уже потом разными путями переведу. И конечно, канадских чиновников - и в "иммиграции" и в посольствах - желающих погреть руки, находилось достаточно. В Ар Си Эм Пи злобно ёжились: эти посольские чиновники в Москве наладили себе крутой бизнес - а ведь расхлёбывать последствия этого бизнеса нам!..
Ар Си Эм Пи предъявило счета коллегам из КРСБ - хорошо ведь известно, что без ведома тайной политической полиции в посольстве не происходит вообще ничего. Попросили коллег иметь хоть чуть-чуть совести - ну там не так, чтобы поток уркаганов московских в Канаду к нулю свести - а хотя бы слегка этот поток приослабить. КРСБ им ответила, что обещать ничего не будут, но...
Вобщем, начиная с вот этого места контора арбатская пошла всех кидать. Ну то есть, деньги они брали - как брали и раньше, но вместо заветного landed immigrant несчастные получали только ответ - типа, прости, брат, не вышло - строго у них всё пошло сейчас...
А, вот, Володе повезло. Он был одним из первых, кто и не зная того, проскочил под опускающимся занавесом. Его - то есть - не кинули. Он получил на руки честно-мошеннический канадский landed.
На улице шёл девяносто шестой. Ельцин опохмелился и выдвинулся на второй срок. Он сейчас танцевал где-то, тяжко, по медвежьи, приплясывая, на бескрайних просторах российских, собирая себе к выборам голоса. Но Володю это уже не интересовало. Он собирал чемоданы.
Канада встретила его равнодушно. Ну то есть, ему не очень понравилось. До этого он никогда за границей не был, и Запад представлял в согласии с голливудскими фильмами. Ему казалось, что люди, живущие здесь должны быть какими-то особенными - благородно-романтичными - ну как в голливудских боевиках или мелодрамах. И, наверное, поэтому на него быстро накатило разочарование. Канадцы казались ему мелочно меркантильными, карикатурно ограниченными и безумно скучными. Он бы и простил им, пожалуй, незнание Пушкина, Высоцкого, Ильфа с Петровым, Рязанова и Гайдая. Но вот незнание Бельмондо, Жюля Верна, Микеле Плачидо и Патрисии Каас простить не мог.
В Москве Володя был научным сотрудником в НИИ и писал диссертацию. Ему рассказывали, что таких, как он на Западе разрывают на части. Однако он увидел ясно - на части его никто рвать не будет. Для начала ему объяснили, что МГУ, который он закончил когда-то - это вообще не вуз - а какая-то никому не ведомая шарашка, и если Володя хочет получить настоящий - не филькин диплом, то ему нужно всё пересдать заново. И не только вузовские дисциплины - школьные тоже. Тот факт, что Володя когда закончил этот московский так называемый вуз - не говорит ещё ни о чём. Короче, всё надо пересдавать. И начинать следует со школьной арифметики. 2+2=4. (Не 5!) И так далее.
Трудно сказать точно, в какой именно момент Володя начал ломаться. Возможно, первая трещинка у него появилась ещё там, в далёкой теперь Москве - но теперь он отчётливо понимал, что трудностей на его бедную голову обрушилось чересчур много, и он не выдерживает.
Здесь надо сказать, что у Володе в Москве было одно хобби. Хобби, которое со стороны воспринималось одним сплошным праздником, а изнутри или вблизи даже, смотрелось довольно болезненно. Володя был ловеласом. Он решительно не мог жить без женщин. Но женщины при этом должны были постоянно меняться. Володя крайне неразборчиво подходил к выбору новой партнёрши. Зачастую он выбирал наиболее непривлекательных дам - тех, от кого отворачивались все прочие кавалеры. Дамы в возрасте, с физическими уродствами, совсем низенькие, либо невероятно высокие - все они устраивали Володю. Чем некрасивее - тем лучше, - говорил он себе. "Меньше будет выламываться." Каждая подружка интересовала его только на одну ночь. Дальше он искал следующую.
Конечно, в Москве всё это было проще, в Канаде сложнее, но Володя и тут не сдавался. Если не попадались молоденькие, он приводил в дом старух. Красавиц тут не было однозначно. А однажды он привёл домой одноногую.
Позже, когда переучиваться надоело, надоело искать приличную работу в приличном офисе, а на фабрику идти решительно не хотелось - и Володя с головой погрузился в безвылазную пучину канадского велфера - он перешёл сначала на филиппинок с китаянками - выискивал в Чайнотауне нелегалок, которых тащил в постель, клятвенно обещая, что сразу же после секса распишется с ней и спонсирует - причём не только её саму, но так же и всех её восемнадцать сестёр и братьев.
Потом это надоело. Володя заметно сдавал. Он уставал от жизни. Он покупал так называемую "китайскую водку" - редкая гадость, пойло для конченных канадских алкашей - спирт разведённый с водой, куда "для вкусу" добавили соли - китайские магазинчики продают эту смесь всего за три или четыре доллара под видом соуса - на каждой бутылке жирно выведено: " For cooking only. Not a beverage." - вкус мерзкий, но алкаши пьют, крепко зажмурившись.
Нажравшись отвратной "китайской водки", он долго валялся потом в кровати, у себя в комнате, и таращился в бессмысленно белый пустой потолок - и потолок этот казался ему похожим на всю его жизнь - которая тупо течёт куда-то и всё никак не дойдёт до своего финиша.
Он вообще-то хорошо понимал, куда его жизнь движется. Алкоголь в Канаде недешев, и у правительства здесь, видимо, самые благие цели. Хотят, наверное, чтобы канадцы меньше пили. Но это работает только в отношении приличных граждан - алкоголики же употребляют такое, что меньше в итоге становится самих алкоголиков.
Начинающие пьют самый дешёвый из более или менее крепких напитков - херес. Потом переходят на "китайскую водку". И наконец добираются уже до смесителей и моющих средств.
Володя понимал, что до смесителей он не дойдёт - скорее всего ему здоровья не хватит. Сердце и так, вон, временами пошаливает. И скосит Володю где-нибудь на пол-дороги от "китайской водки" к моющим средствам.
А похмелившись с утра - похмелялся он всё той же самой китайской гадостью - пить её Володя старался залпом - и заедал тут же - чтобы вкус не застрял во рту - он медленно брёл в ближайшее отделение "Армии Спасения", где несчастному бедолаге с опухшей рожей наливали чашечку горячего кофе.
Дамское общество у него тоже существенно поменялось. Филиппинок с китаянками у Володи больше не было. Только грязные русско-разговаривающие алкоголички из пьяных вэлферных компаний Северного Йорка. Для китаянок Володя нынешний слишком уж одевался небрежно, и вообще выглядел непрезентабельно - редко принимал душ и ещё реже брился.
Жил он в подвальной коммунальной "квартире", где не было окон, и такие общечеловеческие понятия, как "ночь" и "день" определялись только включением и выключением света. Кухню, прихожую и туалет с душем Володя делил ещё с тремя такими же несчастными иммигрантами из "совка", как и он сам.
Соседом Володи был один, немолодой уже мужчина, называющий себя писателем. Звали его Руслан Аркадьевич.
Приехал Руслан Аркадьевич из Израиля несколько лет назад. О своей жизни на Земле Обетованной он вспоминать не любил. Ему как-то попались израильские стихи: "На тебя, страна, я не обижен и метлой нисколько не унижен. Даже вычищая туалет... ". Заканчивалось четверостищие словом "поэт" - которое очень удачно рифмовалось с "туалетом". Так вот, Руслан Аркадьевич был обижен - обижен жестоко - и на израильские туалеты и на израильские мётлы-веники-швабры - да и на весь остальной Израиль тоже.
А вообще, чего - чего, а обид за свою долгую и непростую жизнь Руслан Аркадьевич успел накопить предостаточно. И главные его обиды были, конечно, на советских и российских редакторов - не считавших его, Руслана Аркадьевича, писателем и не желавших печатать его творения.
Он давно уже не посылал свои рассказы издателям - стало понятно, что увидеть - хотя бы однажды своё имя на книжной обложке ему в этой нелёгкой земной жизни не доведётся.
Руслан Аркадьевич утешал себя посмертной славой. Это была его религия. Его идея фикс. В посмертную славу он верил так же, как верил в своё имя и в собственное существование. Никто не в силах был в нём поколебать этой святой веры. Он верил в то, что является гением. Просто верил. И всё. Без никаких доказательств. Громко об этом не кричал. Но иногда мог сказать. И если, вдруг, натыкался на насмешку или хотя бы сомнение - то обижался страшно. Смертельно. И навсегда. Он тоже не кричал об этой обиде, но для себя просто вычёркивал негодяя из своей жизни.
Пил Руслан Аркадьевич очень мало, можно сказать и вовсе не пил. Просто целыми днями он сидел у себя в продавленном старом кресле - кресло он принёс с мусорника - и попивая остывший чай долго смотрел в одну точку. Лицо его при этом принимало умное и мечтательное выражение. Руслан Аркадьевич так решал какую-нибудь проблему - творческую или интеллектуальную. Решение он мог записать. А мог и не записывать. Какая разница?
Вся комната его - на первый, невнимательный взгляд, больше походившая на мусорную канаву - завалена была рваными рукописями. Время от времени к нему заходил хозяин - поляк - сильно пьющий и одинокий мужчина - он купил этот дом по ипотеке, а в подвале держал жильцов, которые таким образом помогали ему выплачивать ипотечный кредит.
- Ну что? - говорил хозяин на корявом английском, мрачно оглядывая жильё Руслана Аркадьевича. - Будем тебя выселять. Вот доживёшь месяц и давай... ищи себе в другом месте...
- Да вы что, пан Томаш! - Лицо у Руслана Аркадьевича принимало плаксивое выражение. Говорил он по-русски, так как английский знал очень плохо. - У меня вещей столько... - Он окидывал жестом горы смердящего хлама. - Куда я это всё понесу?..
- Да у тебя тут и мыши уже, наверное, живут и крысы - про тараканов я и не говорю - на кухне давлю ежедневно...
- Да пан Томаш! Я наведу порядок прямо сейчас! Немедленно наведу порядок! Весь мусор выброшу.
Поскольку безобразные кучи хлама валявшиеся у него по углам, Руслан Аркадьевич не считал мусором, то оставалось неясным, что именно он собирается выбросить. Однако, они договаривались в итоге, что Руслан Аркадьевич наведёт в комнате порядок - хотя бы и относительный. А пан Томаш, в свою очередь, погодит с его выселением.
И вот уже, кряхтя и морщась, Руслан Аркадьевич вычищает комнату - совсем слегка. А про себя бормочет, что поляки с самого начала были мерзавцы и антисемиты - над евреями они всегда издевались.
Утомившись, он снова садится в своё любимое продавленное кресло. Руслан Аркадьевич задумчиво и мечтательно таращится в стену, где он пытается разглядеть черты грядущего - так он, по крайней мере, думает. Он видит пыльные полки библиотек, заваленные его книгами - затёртыми и зачитанными до дыр, видит свои монументы на площадях улиц и сами улицы, названные его громким, величественным именем. Он видит даже денежные купюры - те самые, которых так не хватает ему сегодня - но на этих купюрах, напечатанных потом, в будущем, Руслан Аркадьевич различает собственное изображение. "Да, - заключает он про себя, - ради этого конечно же стоит жить. И страдать ради этого стоит."
Никогда, ни на секунду, не позволяет себе Руслан Аркадьевич усомниться в том, что всё именно так и будет выглядеть. Мусульманин не верит в Коран с такой пламенной с силой, с какой Руслан Аркадьевич верит в собственную способность видеть далёкое будущее.
Издать книгу ему хотелось очень давно. Увидеть собственное имя на торжественной книжной обложке - это была мечта ещё детская, мечта, которую Руслан Аркадьевич пронёс через всю свою многотрудную жизнь. И хоть он не сомневался, что когда-нибудь, в будущем, это случится, ему очень хотелось, всё-таки, чтобы это случилось сегодня. И Руслан Аркадьевич, не переставая надеяться, упорно продолжал посылать рукописи московским издателям. Но эти негодяи ему просто не отвечали. И очень обидно было - ведь Руслан Аркадьевич тщательно подбирал самые мощные, самые высокохудожественные свои творения!
"Всё ясно, - говорил он себе. - Там у них цензура ФСБ. Меня там никогда не напечатают."
Зато в редакциях эмигрантских русскоязычных газет, где цензура Кремля оказывалась бессильна, Руслана Аркадьевича печатали охотно и много. Местные газеты ломились от его многословной и нескончаемой прозы. И даже находились читатели на эти произведения.
"Дед Иван спал в говне... " - выводил Руслан Аркадьевич первую фразу нового своего рассказа. И сам восхищался. "Как мощно! Как глубоко! Какая правда жизни!.. Можно сказать, весь русский человек в одной строчке, вся суть нынешней путинской, фээсбешной России!.."
Потом он остановился. "Нет... - задумался Руслан Аркадьевич. - Надо придумать что-то нибудь другое." Ведь прошлом рассказе герой, профессор московского вуза, тоже любил отдыхать в своих экскрементах. Этот рассказ, кстати, напечатала местная газета "Русский голос", которую издавал Гриша Гершензон, бывший парикмахер из Кишинёва. Какой-то читатель тогда позвонил и неприлично выругался в адрес рассказа и его автора. Гриша очень обрадовался этому звонку - как радовался любому отклику на свою газету. Но не обрадовался Руслан Аркадьевич - не обрадовался, потому что отклик рассерженного читателя Гриша пересказал ему дословно, и некоторые обидные для писательского эго формулировки даже повторил несколько раз. Руслан Аркадьевич тогда очень разозлился и для себя решил, что звонивший был провокатором из ФСБ - контора, которую Руслан Аркадьевич и так ненавидел, а тут возненавидел ещё больше.
Он ещё раз перечитал первую строчку будущего рассказа.
- Ай да Руслан Аркадьевич, ай да молодец! - тихо сказал он себе, но творческая мысль безжалостно угасала.
Руслан Аркадьевич решительно не знал, что писать дальше. Ведь одной фразы мало. А развернуть эту фразу в целый рассказ пока не получалось.
В это время Володя Григорьев тоже сидел за компьютером. Он занимался перепиской.
Володя отыскивал самыми разными путями бывших своих однокурсников по МГУ. Конечно, все они, кроме самого Володи и ещё нескольких, эмигрировавших в девяностые и бесследно исчезнувших в бурных водоворотах дальнего Зарубежья, были сейчас хорошо устроены. Они имели хорошую, высокооплачиваемую работу. Отпуск свой проводили на Кипре или в Швейцарии. На жизнь, короче говоря, особо не жаловались. А если и жаловались, то больше на недостаток политических свобод. (Под политическими свободами они понимали возможность слышать с телеэкрана разные гадости про власть.) "У вас же в Канаде не так! У вас, в Канаде, всё можно свободно говорить."
"Да, - думал Володя. - Власть у нас вроде бы можно ругать. Российскую власть точно можно." А, потом зло матернувшись, думал: "Мне бы ваши проблемы!"
Конечно же, он не мог позволить себе рассказать бывшим однокурсникам всю жёсткую и печальную правду о своей жизни. Он рисовал совершенно другие картины. Он описывал, что работает в офисе, что он менеджер крупной фирмы, и под началом у него восемьсот подчинённых. Недавно он купил новый дом в богатом районе и собирается вместо надоевшего уже "Мерседеса" приобрести "Ягуар". Отпуск он проводит обычно на Гавайах. Жене, правда, надоело уже. Всё эти Гаваи и Гаваи! Хоть бы другое что-нибудь... Но Володе нравится. Ему за все эти годы Гаваи стали родными. У него появились там даже свои сентиментальные места...
И он посылал фотографии. Правда, не с Гаваев. И не с офиса. Просто выбирал какое-нибудь симпатичное место в городе и просил случайного прохожего его щёлкнуть. Просил, чтобы чуть издалека - ему и так потом своё измученное алкоголем лицо фотошопом прихорашивать!
Сфотографировался Володя и на фоне чужого особняка, на фоне чужого "Мерседеса": "Здесь я живу", "а это моя машина".
Удивляло Володю то, что все бывшие однокурсники верили рассказам сразу же и безоговорочно. Наверное, - думал он, - эти его неуёмные фантазирования каким-то удивительным образом соответствовали тому, как представляет себе заграницу бывший советский человек.
Сейчас он сидел в своём стареньком, дырявом кресле - Володя притащил его с мусора в позапрошлом году, отмыл - оно пахло экскрементами и ещё чем-то - уже давно привык к нему и считал своим, родным даже. Сидел и выбивал потихоньку на дряхлой клавиатуре - почти что новая клавиатура - шесть клавиш только отсутствует - Володя подобрал её месяц назад возле мусорника.
"Ты спрашиваешь, Дима, как у нас тут с работой в связи с кризисом? - выбивал он. - Ну как тебе сказать?.. Плохо, конечно, у нас с работой..."
Володя посмотрел на огромную фарфоровую кружку с трещиной и с каким-то давно уже стёршимся рисунком. Проверил мизинцем чай... Остыл уже. Можно пить.
"Плохо у нас с работой. Кризис есть кризис. Он никого не щадит. Вчера, вот пришлось уволить восемнадцать сотрудников из моего департамента. А одна женщина даже пришла ко мне в кабинет и заплакала, на колени хотела упасть... А что делать? Я выполнял приказ нашего генерального директора... Да ладно. Чего там! Послезавтра с женой летим на Гаваи. Хватит работать. Пора и отдохнуть. У меня на Гаваях есть парочка мест среди островных пляжей, где я люблю бывать. Буду валяться под солнцем и пить коктейли..."
Володя отхлебнул чай, но в рот ему угодила огромная жирная муха. Откуда она тут взялась?..
Володя сплюнул муху на пальцы и рассмотрел её внимательно. Да, точно муха. Дохлая уже. Он бросил её в угол комнаты. Потом опять отхлебнул чай.
"... пить коктейли..."
Он пошевелил пальцами в разорванных тапочках... Откуда это так воняет?..
Володя привстал с места и начал принюхиваться. Обследовал носом себя, потом кровать - воняет, конечно, но не так, чтобы очень...
А, вот, нашёл! Тапочки воняют. Выбросить их пора. На мусор надо пойти, новые поискать. Володя почесал пальцами грязные волосы.
"Люблю бывать на Гаваях..."
"Надо пойти к "Гудвиллу" - там бывает почти новые вещи выносят..."
"Очень красиво там..."
"Охранник - сука полная, гоняет, когда приходишь в говне покопаться..."
"Сервис у них хороший. Бегают, суетятся, чтоб тебе услужить."
"На раздачу надо сходить. Может, консерв каких нормальных дадут?.. Надоело этого тунца жрать..."
"Сегодня с женой вечером идём в "Baton Rouge". Там отменно готовят лосося."
"И в чайнотаун сходить обязательно. Посмотреть помойку - чё выбросили...
"Короче, буду заканчивать. А то работы невпроворот. Отчёт надо писать для генерального."
Дощёлкав письмо, Володя отправил его. Опять почесал затылок. Отпил чай, пошевелил пальцами сквозь разорванный тапок.
И тут он увидел, что в почтовом ящике у него выскочило новенькое, только что полученное письмо. Письмо от какой-то Тани. Что за Таня? Наверное, спам.
Володя открыл письмо...
Открыл и начал читать. Самые первые строчки схватили его - схватили крепко, не отпуская.
"Здравствуй, Володя!
Пишет тебе Таня. Какая у меня фамилия?.. А не всё ли тебе равно? Пусть буду просто Таня.
Тогда, много лет назад, когда ты только ещё приехал из Москвы... Да нет, я уверена, что ты меня не сможешь вспомнить. Такие, как я нужны тебе были только как быстрое развлечение - на одну ночь.
Ты даже и не поинтересовался, чем эта ночь кончилась для меня. А я...
Ну ладно, не буду. Скажу коротко, что у тебя есть дочь. Её зовут Джейн. Она уже скоро закончит школу. Она красавица и очень умная. В неё влюблены все мальчики класса. К нам специально приезжали из Монреаля и звали Джейн поучаствовать в общенациональном Конкурсе Красоты, но Джейн заявила им, что не желает заниматься такими глупостями. После школы она думает поступать на экономический факультет. Несколько университетов, куда Джейн написала, ответили ей, что с радостью возьмут её - у Джейн феноменально высокий IQ.
А недавно, несколько дней назад, мы приезжали в Торонто - мы с Джейн живём в Ванкувере.
Я ведь и раньше говорила ей, что где-то, в другом городе, очень-очень далеко от нас, у неё есть папа. И вот решила этого папу ей показать. Твой адрес разыскать оказалось нетрудно. У тебя, видно, нет криминальных долгов, и твою фамилию я нашла в телефонной книге. Потом узнала и адрес.
Но мы не хотели идти к тебе в гости. С чем идти? С шампанским и тортом?..
Нет, конечно. Нам уже рассказали, какой образ жизни ты ведешь. И я вообще хотела понять, нужен ли Джейн такой отец.
Я потратила достаточно времени, чтобы разыскать тебя... Да, ты конечно, здорово изменился. Я тебя еле узнала... Ну ладно.
Однажды - это было позавчера я взяла с собой Джейн. Наконец, я тебя ей показала. Ты стоял у магазина "No Frills" и, наклонившись низко, копался в ящике с пожертвованными беднякам продуктами. А мы в это время стояли сзади и рассматривали тебя...
Ну что тебе сказать, Володя?..
Неужели не стыдно ходить в таких штанах? Я имею в виду всё. И их вид и эту разорванную дыру на заднице... Да и туфли давно пора выбросить...
Вобщем, мы постояли немного. Потом повернулись и молча пошли. Джейн мне не сказала ни слова. И я ей тоже. Думаю, о тебе мы больше с ней уже никогда говорить не будем.
Разыскать нас не пытайся. Да и откуда у тебя деньги?.. Для тебя что билет до Ванкувера купить, что рейс на Луну...
И на письмо отвечать не надо - я уже поставила блок на твой адрес.
Прощай, Володя! Прощай навсегда.
Прощай, моя первая и, наверное, последняя в этой жизни любовь.
Таня."
Письмо закончилось, а Володя не в силах был пошевелиться. Он сидел, бессмысленно глядя в неподвижный экран.
...Потом экран выключился, погас - как будто умер.
И в комнате - в подвале без окон - стало совсем темно. Чёрный и беспросветный мрак.
Будто в холодной, сырой могиле.
Всё кончилось. Мир кончился, жизнь - кончилось всё.
Володя продолжал так сидеть и смотреть прямо перед собой. Смотреть в пустую чёрную тьму комнаты-подвала...
А в это время в соседней комнате Руслан Аркадьевич тихо трясся в своём выцветшем раздавленном кресле. Его било и лихорадило от истерического тяжёлого, беззвучного смеха.
Он вытирал глаза тыльными сторонами грязных ладоней и больно прикусывал мокрые, синие кулаки.
Он только что дописал и отправил соседу небольшой текст под названием "Письмо от Тани" - лучшее в его писательской жизни литературное произведение.