На облущенной деревянной лавке, со связанными за спиной руками, сидела молодая женщина лет тридцати. Она была в кофте, накинутой поверх длинной ночной рубашки. На голове повязан серый платок, из широких валенок выступали голые коленки - видимо её подгоняли, и одевалась она второпях. С лежанки жарко натопленной печи внимательно глядели вниз немного испуганные, но любопытные глазёнки внучки хозяина хаты - Танечки. Танечка знала эту женщину. Это была тётя Даша - машинистка немецкого штаба. Дед с утра говорил, что она, вроде бы, оказалась шпионкой.
Фельдфебель, что сидел за столом и что-то писал, на минуту вышел в сени и вернулся, держа в руках моток толстой витой верёвки. Остановившись перед женщиной и не говоря ни слова, он размотал несколько витков. Демонстрируя, приподнял одной рукой верёвку повыше, другой рукой провёл сверху вниз вдоль размотанного конца и сделал движение, протягивая верёвку женщине, словно чтобы та попробовала её на ощупь. Женщина медленно побледнела. Фельдфебель сладострастно оскалился и провёл ладонью вокруг её шеи, изображая петлю, потом наклонился к её лицу и тихо, словно бы по большому секрету, сказал:
- Вы есть красивый женщина. Я всегда представляйт, как я женщина вешать на верёвка. И ты будешь показать мне, как висит женщина. Карашо?
Танечка не слышала этих слов и продолжала подглядывать. Её сердце замирало от сладкого ужаса: "Наверное, дядька немец сейчас будет мучить эту тётю. Как зябко, ой..."
Женщина широко открыв наполнившиеся страхом глаза, с усилием сглотнула слюну. Её губы мелко затряслись и женщина заплакала. Немец загоготал:
- Тебе есть страшно? Карашо!
Танечка почему-то тихонько засмеялась, уткнувшись в тюфяк.
Выйдя на середину комнаты, фельдфебель задрал голову, выискивая балку поудобнее. Немец был такой высоченный, что перебрасывая верёвку через бревно, почти коснулся его рукой. Танечка, стараясь не дышать, следила с печи за тем, как его перепачканные пальцы вязали петлю и догадалась: "Мамоньки, сейчас тетёньку весить будут...!"
Покончив с петлёй, немец подтянул верёвку повыше. Взял в углу широкое жестяное ведро и поставил под пётлей вверх дном. Женщина сидела, опустив голову и закрыв глаза, из которых по щекам катились беззвучные слезы. Её плечи вздрагивали. Когда фельдфебель довольно грубо схватил её за плечо, чтобы та встала, женщина сидя отшатнулась и закричала громко:
- Нет! Не надо, прошу вас! Не убивайте меня!.. Пощадите!
Танечка от страха заткнула уши руками, но продолжала смотреть. Она часто слышала, что немцы то тут, то там кого-то повесили, но сама она никогда этого не видела. Ей сейчас было и страшно и отвратительно, но в то же самое время до ужаса любопытно посмотреть, как прямо в её хате и на её глазах повесят вот эту тётю.
В сенях что-то загрохотало и в комнату гремя сапожищами и с винтовкой за плечом ввалился пожилой полицай Михеич, Танечкин дед. На секунду от неожиданности он застыл на пороге, но поняв обстановку, он ухмыльнулся тихонько про себя, поставил винтовку в угол, открыл кадку и залпом опрокинул в себя здоровенную кружку браги: "Хорошо пошла, зараза!"
- Что Матвеевна, никак попала Гансу в лапы? - спросил дед с жестокой усмешкой. - Чай, не хочется, подыхать, а?
- О! Я, я! Подыхат есть очьень карашо, - радостно закивал головой немец Ганс, обхватив женщину под мышки.
Он стащил её с лавки и поволок к болтающейся посреди комнаты петле. Несчастная отчаянно сопротивлялась и уже не кричала, а только негромко, по звериному, выла.
Сильные безжалостные руки приподняли её в воздух и поставили на перевёрнутое ведро. Ганс стащил с её головы платок на плечи. Одной рукой держа женщину за плечо, фельдфебель другой рукой стал протаскивать петлю через её голову, но та прижала подбородок к шее и отчаянно крутила головой, мыча и причитая. Наконец немцу удалось просунуть верёвку ей под подбородок. Михеич, даром что старик, быстро смекнул, поймал свисающий конец верёвки, выбрал слабину, затем озираясь куда бы привязать, нашёлся и туго обмотал верёвку вокруг открытой заслонки дымохода.
- Зер гут! - радостно воскликнул Ганс и подойдя к своему ранцу вынул оттуда фотоаппарат, обладателем которого являлся на зависть всему гитлеровскому гарнизону.
Женщина стояла на покачивающемся ведре и подвывая, мотала головой, отчаянно стараясь освободиться от обвивающей её шею ужасной петли.
Дед оглядел женщину с головы до ног: "Матвеевна, нешто валенки тебе ишо сгодятся? Скидовай - пусть Танька поносит, а висеть и босой можно." С этими словами Михеич наклонился и согнув левую ногу женщины в колене, стащил с неё валенок, затем то же самое проделал с другой ногой и, лукаво глянув на девчонку, сказал: "Вот тебе, Танюха, обновка. Хоть великоваты, но будешь носить, а то красные, не ровен час, вернутся - и валенки отберут и тебя саму поставят вот на это самое ведро как внучку немецкого полицая." Старик невесело улыбнулся от своей шутки, но потом осёкся, перекрестился и сплюнул в угол: "Не приведи, Господи, Мать честная!"
Танечка ойкнула, ужаснувшись от мысли, что её тоже когда-нибудь могут вот так же вешать, и перепуганная, откатилась в дальний угол печи.
- Ну и то хорошо, неча тебе глазеть, как баба на верёвке дрожать будет, - проворчал Михеич.
Ганс тем временем несколько раз сфотографировал женщину с разных сторон и один раз, очень близко, её лицо. Женщина рыдала.
- Мой жена очьень любит, когда видеть фото повешенный женщина, - гордо пояснил он деду.
Танечка снова подкатилась к краю печи - любопытство было сильнее страха. Ганс заметил, как из полутьмы блестят глаза девочки и поманил её пальцем:
- Хороший дефочка, хочешь смотреть? Ходи сюда, ходи. Танечка растерянно поглядела сверху на деда - разрешит ли? Михеич недовольно скривился, но не решился перечить немцу.
- Слезай, чего уж там... - махнул он рукой. Танечка в одном сарафане, сверкнув босыми пятками в воздухе, ловко соскочила на пол и застыла, так как оказалась прямо перед стоящей на ведре плачущей и стонущей женщиной.
В это время из-за замёрзшего от мороза окна донеслись громкие подвыпившие голоса. Совсем близко кто-то кого-то звал по немецки. Танечка ничего не понимала, только различила гортанное: "Ганс, Ганс!" Фельдфебель разочарованно и недовольно выругался, подошёл к окну, но ничего через него не увидел, вышел из комнаты в сени и судя по хлопнувшей двери, дальше - на крыльцо. Не прошло и минуты, как он, очень озабоченный и злой, появился вновь и стал одевать шинель.
- Ходи, дед, тоже туда, - махнул он рукой в сторону сеней и снял с гвоздя автомат.
- Мать твою за ногу, что там ещё стряслось на ночь глядя? - ни к кому не обращаясь, недовольно и тихо буркнул Михеич.
В сенях они с минуту о чём-то переговаривались, потом дед вернулся, подозвал внучку и сказал:
- Значит так, Танюха, нас срочно вызывают в штаб. Часок нас не будет, а Ганс очень хочет потом обратно к нам... В общем, как тебе сказать... такое дело... побудь пока сама.... с Матвеевной. Куда нам её сейчас девать? Ни черта с ней не случится. Пусть стоит себе. Хорошо?
Девочка, хлопая глазками и раскрыв рот, только послушно кивала головой. Она боялась перечить деду, да и не успела она толком понять, что происходит. Михеич потрепал внучку по щеке, повесил винтовку на плечо и вышел. Хлопнула дверь, и со двора, постепенно стихая, заскрипели по снегу его и немца шаги. Наступила тишина.
Некоторое время Танечка стояла в растерянном оцепенении. Придя в себя, она обнаружила, что стоит всё в той же позе и всё в том же месте на котором оказалась, спрыгнув с печи, а именно прямо перед тётей Дашей, которая уже не стонала и не причитала, а молча неуклюже балансировала на шатком ведре, поводя головой и плечами. Раскрыв рот, девочка попятилась назад. Уткнувшись спиной в стену, она присела на пол и обхватила коленки. Плечи женщины двигались в попытках высвободить из пут руки, но безуспешно. Несколько раз тётя Даша чуть было не теряла равновесие и всякий раз вскрикивала, когда равнодушное пустое ведро жёстко и угрожающе раскачивалось.
- Танюшенька, доченька, помоги мне... - молящим голосом попросила женщина, когда очередной раз чуть не упала, - мне бы руки развязать...
Танечка взрогнула, опустила глаза, но ничего не ответила.
- Девонька, миленькая, ты, только пожалуйста, ножик, ножик найди и разрежь верёвку. Ах, Господи, чего же ты молчишь?!
Танечка насупилась и низким голосом строго проговорила:
- Дед не велел. Узнает - драть будет.
Женщина что-то промычала со злой досадой и, насколько смогла, повернула голову назад и вверх, стараясь разглядеть верёвку у неё над головой.
- Танюшенька, родненькая, смотри-ка - ведро качается. А ну как перевёрнется, и я ногам до пола не дотянусь? Задохнусь же! Да мало он тебя лупил, что-ли ?! - закричала тётя Даша видя, что девочка не шевелится.
Танечка поневоле смерила взглядом почти натянутую верёвку, сравнила её с высотой ведра и зябко поёжилась. Нет, если бы дед был здесь, тогда другое дело, а сейчас всё это смотрелось довольно жутко.
- Ага, а больно ведь, когда дерут! Дед у меня шибко злой, если я не слушаюсь, - произнесла она тоненьким жалобным голосом, словно оправдываясь. - Ваc немец туда поставил, а причём тут я? Авось не упадёте, пока вернутся.
Женщина в отчаянии вскинула глаза вверх и тихо завыла. Танечка заткнула уши. Она видела, как у связанной женщины напрягаются за спиной руки и двигаются локти.
- Господи! Что же это делается-то, а? - закричала она, когда в очередной раз убедилась, что с путами ей не справиться. Потом она мало-помалу успокоилась, перестала выть и стояла, молча покачиваясь, не спуская глаз с сидящей у противоположной стены девочки, и видимо, что-то про себя соображая.
- Таня, - вдруг спокойно и твёрдо сказала тётя Даша. - Если я сейчас упаду, то очень скоро стану мёртвой. Я буду покойницей, понимаешь? Я буду висеть тут на веревке мёртвая, страшная, с высунутым языком и вытаращенными глазами. Лицо у меня будет синее-синее. Я буду висеть и смотреть на тебя сверху. А на дворе сейчас темно, и ветер воет... Развяжи мне руки, Танюшенька, развяжи. Ты же очень боишся покойников, я ведь знаю.
Девочка в ужасе ойкнула и закрыла лицо ладошками. Мёртвых она и в правду - ужас как боялась, а одна с покойницей поздним вечером... Нет, такого она даже и представить себе не могла.
"Развяжу, - решила Танечка, - потом скажу деду - ужасть как страшно было. Авось, не выпорет." Девочка поднялась и нерешительно, бочком, прошла между женщиной и печкой. Там на столе должен быть ножик. Взяв его, Танечка остановилась за спиной тёти Даши, прикидывая, где бы лучше резать, потом приставила лезвие к удобному, на её взгляд, месту и стала пилить верёвку на руках. Нити одна за другой рвались, и скоро Танечка пропилила почти половину.
- Молодец, доченька! - с облегчением в голосе сказала женщина, - только постарайся быстрее, быстрее. Мне ещё надо потом успеть подальше убежать отсю...
Она не успела договорить, как раздался звук упавшего ножа. Танечка появилась спереди, испуганно пятясь назад, удивлённая и растерянная.
- Тётя, а вы, что, того - ...утекёте? Получится, что я вас отпустила? Тогда я не стану развязывать. Дед велел, чтобы вы были тут, а вы тикать хотите, - неожиданно решительно заявила Танечка и, сев на лавку, демонстративно отвернулась в окно.
"Вот ещё! Мало того, что отлупят, так ещё деда всю ночь не будет дома. Ведь, как пить дать, подут искать тётю Дашу. Будь, что будет, а ежели что, то оденусь и побегу до соседей, чтобы с мёртвой не сидеть. Хотя жалко тётю Дашу, конечно..." - размышляла она.
На несколько минут в хате установилась тяжёлая, гнетущая тишина - только бесстрастно тикали ходики на стене, и где-то под полом скреблась противная мышь. И в этой мёртвой, тягостной тишине воздух стал уплотняться от какого-то неясного, но зловещего напряжения. Даже Танечка своим маленьким детским умом стала медленно понимать, что вот сейчас, вдруг, должно что-то произойти...
Женщина подёргала руками и почувствовала, что верёвка уже не такая тугая, и даже как будто порвалась ещё пара нитей. Подёргала посильней - точно...
- А ты оказывается гадина. Маленькая фашистская гадина, - зловещим шёпотом произнесла женщина. - Значит ты хочешь, чтобы меня повесили? А знаешь ли ты, что это - быть повешенной?.. Ты это скоро узнаешь, маленькая сучка!
Танечка изумленно обернулась и вдруг увидела, что тётя Даша уже сможет сама освободить руки. Девочка даже привстала от растерянности.
- Сейчас, сейчас, мерзкий гадёныш! Вот освобожу руки, сниму петлю... и ты у меня попрыгаешь. Не увидит больше тебя твой дед живой! - уверенным и злым голосом выговаривала женщина, всё более и более высвобождая руки. Потом она сузила глаза, тихо и внятно сказала: - Повешу я тебя, Танька, повешу. Прямо вот здесь, где я стою. Твой дед хотел чтобы я висела?.. Ты будешь висеть! Ах, как же ты будешь извиваться и барахтаться. А я буду смотреть, как ты барахтаешься. Ты думаешь, я зачем просила меня развязать, а?.. Зачем?.. Да ведь мне всё равно конец!.. Куда я отсюда уйду?.. Да здесь же на каждом шагу немцы... Просто я для себя решила, что если не одна, что если вот хотя бы с тобой - то уже не так страшно... Сейчас, сейчас, сейчас я освобожусь от этих верёвок... То-то твой дед обрадуется, когда увидит тебя. И пусть фашисты меня потом хоть четвертуют, пусть хоть живьём жгут - мне уже всё равно будет. Мне только бы до тебя, маленький гадёныш, добраться... А потом пусть, пусть...
Смысл сказанного очень медленно доходил до девочки - слишком неожиданно всё это было дня неё. Но потом она начала постепенно осознавать и внезапно, охваченная страхом, метнулась в сени и бросилась к выходу. Дверь не открывалась. Неужели заперто? Танечка попробовала ещё раз, но проклятая дверь упиралась. Да как же она могла забыть, что дед уже неделю, уходя, всегда наглухо запирал дверь, боясь как бы не нагрянули партизаны! Девочка бросилась на дверь всем своим слабым телом и забарабанила кулачками в тяжёлые дубовые доски.
- Помогите! - завопила было она, но от страха голос изменил ей, и получилось что-то сиплое и очень негромкое. Танечка затравленно огляделась. Деваться было некуда, а в комнате тётя Даша уже почти освободила руки. Сейчас она снимет петлю с шеи и будет её ловить по всей хате, непременно поймает, а потом... ТАК ЧТО ЖЕ ДЕЛАТЬ?!.. ЧТО!?..
Девочка затаила дыхание и, теряясь от ужаса, неслышно, на цыпочках, вернулась в комнату и прижалась к стене. Стояла, вся дрожа. Тётя Даша была спиной к ней, и как раз в этот момент верёвка, связывающая её запястья, упала на пол... Танечка, как быстрая кошка, метнулась вперёд и с разбегу, наклонившись вбок и выворачивая ступню, толкнула подошвой ведро и почти не встретила сопротивления. Ведро, празднично звеня и подпрыгивая, улетело в угол, а девочка, не глядя, отскочила в сторону, подбежала к окну и стала лихорадочно дёргать задвижку, чтобы выпрыгнуть вон из хаты, но тишина за спиной заставила её затравленно обернуться... Танечка облегчённо вздохнула и в изнеможении опустилась на лавку...
Тётя Даша, чуть подогнув колени, висела посреди комнаты, вцепившись в верёвку поднятыми над головой руками. Мускулы на её ладонях периодически то напрягались, то расслаблялись. Женщина пробовала подтянуться, но её сил хватало только на то, чтобы слегка ослабить давление верёвки на шею. В эти моменты она разрывающимися от боли лёгкими с хрипом втягивала небольшую порцию тёплого воздуха. Движениями губ она напоминала сейчас выброшенную на сушу, и тяжело, медленно, издыхающую рыбу.
Сердце у Танечки бешено и отчаянно колотилось. Она стояла и смотрела. Но уже начала успокаиваться. Новое, ещё неведомое её маленькому сознанию чувство наполняло Танечку. Свысока и презрительно глянула она на повешенную - ею повешенную партизанку.
Тётя сейчас висит и поймать её не сможет, - отчётливо поняла Танечка. - Мало того, что не сможет поймать - она вообще не сможет ей причинить никакого вреда. И как это она, глупая, могла бояться мертвых?!.. Да ведь живые люди гораздо опаснее и гораздо страшнее - вот, кого надо бояться!..
Танечка подобрала с пола нож и положила его на место. Обернулась и глянула.
Ладони женщины, вместо того чтобы сжимать над головой верёвку, всё чаще и чаще просто скользили по ней. Всё её тело мелко тряслось. Болтающиеся в воздухе босые ноги лихорадочно двигались то в стороны, то вперёд-назад - прощальный танец перед концом. Женщина больше не хрипела. Её лицо наливалось смертью - оно становилось пунцовым, немигающий взгляд широко открытых глаз остановился, застыл.
- До свидания, тётя Даша, - зачем-то сказала маленькая девочка и отвернулась от неприятного зрелища.
"А немец-то страсть как хотел сам тётю вешать. Даже фотоаппарат приготовил зачем-то. И зачем?.. Что тут хорошего?.. Скоро он с дедом вернётся... Наверное, отлупят всё-таки, что не досмотрела, - тоскливо вздохнула Танечка, нервно кутаясь в пуховой платок..."
Где-то на околице надрывно и зло лаяла чья-то собака. Вдали за горизонтом небо было чуть-чуть освещено кровавым заревом и временами с той стороны ветром доносило низкий угрожающий гул.
Это Красная Армия вела тяжелые наступательные бои...