Солнце склонялось к западу, и небо уже приняло загадочный лиловый оттенок, когда светловолосая молодая девушка в светлых джинсах и свободной летней куртке густого серого цвета, придерживая локтем большую мягкую сумку, висевшую у неё на плече, подошла к контрольно-пропускному пункту.
Предъявив документы скучающему в своей будочке пограничнику, она миновала длинный бетонный коридор, отделяющий Россию от крохотной и не признанной никем республики, после чего вышла на площадь. Здесь, в ожидании пассажиров лениво переговарились пригретые южным солнцем водители такси и маршруток.
- Что, Акоп, - улыбаясь говорил упитанный коротышка, похлопывая рукой по угловатому плечу молодого сутулого парня, - проспорил? Когда хинкали позовёшь кушать?
- Вай, Вано! - захихикал пожилой сухопарый мужчина в клетчатой рубахе и видавших лучшие времена засаленных костюмных брюках. - Разве армян тебе хинкал сделает? Это абхазская еда! Ко мне приходи, настоящий хинкал будем кушать!
- Какая такая абхазская, Беслан? - обиделся тот, которого называли Акопом. - Хинкали - наша, армянская пища! Её армяне придумали!
- Когда барашка резали, да, Акоп? - прыснул Вано. - Что говоришь? Все знают: хинкали - это грузинский пельмень! Когда твой армяне барашка пас? Никогда не пас! Барашка грузин пасет, а хинкали из барашка делают!
- Один грузин, да? Абхаз барашка не пасет? Ингуш не пасет? Осетин не пасет? Весь Кавказ барашка пасет! А хинкал абхаз придумал. Наш это пельмень!..
К спорящим подошли водители других машин, и скоро гудела вся площадь. Не обращая внимания на подошедших пассажиров, водители увлёченно доказывали друг другу, кто и когда изобрел "настоящий хинкал". На приблизившуюся к ним девушку в сером никто даже не посмотрел. Молча обойдя толпу, она остановилась у крайней маршрутки, рядом с которой переминались в нетерпении пять или шесть пассажиров, желающих двигаться вглубь республики.
- И когда они договорятся? - усмехнулся невысокий живой парень с остреньким лисьим лицом.
- А никогда! - вступил в разговор крупный осанистый мужчина. - Народ такой! Триста лет воюет Кавказ, а всё не успокоятся! Дети гор, понимаете ли! Ладно ещё, когда вот так, из-за ерунды такой... Покричат и угомонятся. А когда из-за территории... Хотя кажется, вполне могли бы и спокойно жить, места всем хватит. Да и земля тут какая! Веник воткни - розами зацветёт.
- А ты разве тут был? - удивилась полная блондинка. - Почему я не знаю?
- Был, Валюша, да. И не только был, но и жил, работал. Это ещё до войны было...
- Какой войны? Ты же молодой ещё! - улыбнулся старичок в светлом парусиновом костюме, похожий, как про себя подумала девушка, на того чеховского доктора.
- Грузино-абхазской, в начале девяностых...
- Так то когда было! И не война, а вроде конфликт какой-то, - протянул парусиновый старичок.
- На Кавказе, дед, - ответил парень, - любой конфликт легко перерастает в войну. Так что ты здесь поосторожней, не обижай зря местных, каждое слово взвешивай! А женщинам, - улыбнувшись он посмотрел на блондинку, - рекомендую на комплименты не отвечать. Вид лучше хранить неприступный. Если мужчина на Кавказе решит, что вы приехали за приключениями - не отстанет...
- О себе беспокойся! - обиделась до сих пор молчавшая дамочка в большой шляпе с цветами. - Экскурсовод нашёлся! Кавказ или не Кавказ, а мужики везде одинаковые! И нечего мне тут намекать!..
- Извините, - парень равнодушно пожал плечами, - я ни на что и не намекал. Наоборот, комплимент хотел сделать: красивая женщина всегда привлекает внимание, а здесь особенно...
Дамочка фыркнула.
- Ну то есть, за приключениями приехала?!
Старичок улыбнулся.
- Может и за приключениями... - он хитро прищурился. - В цветах вся... в шляпе...
- Деда, ну не надо, пожалуйста! - потянула его за рукав внучка, девочка лет двенадцати. - Опять ты со всеми ссоришься! Я всё бабушке расскажу!
- Да это я так, Оленька, - смутился старик, - просто поговорить захотел с людьми...
- Сказала бы я тебе... - повернулась к нему дамочка в шляпе, - да только при внучке твоей не буду!
- А ты и скажи! Скажи вот! - выгнув почти по-петушиному впалую стариковскую грудь, двинулся тот к цветастой дамочке.
- Не хватало ещё! - Осанистый мужчина покачал головой. - Давайте и мы тут начнём ругаться! Может, извозчиков наших позовём? Вечереет уже...
Позвать ругающихся водителей вызвалась девушка.
При её появлении шум неожиданно стих. Это было невероятно, но те, будто увидев её впервые - все как по команде замолкли.
- Здравствуйте! - звонко проговорила она и осеклась тут же. - Извините... Но кто-то может сказать, когда отправляются маршрутки?
- Сейчас отправляются! - с улыбкой проговорил Акоп. - Вот только вот скажу этим, - махнул он рукой на собеседников, - что про них про всех думаю, и сразу же будем отправляться. Уже сейчас поедем!
- А куда спешить, красавица? - удивился приземистый Вано. - Все успеем! Хочешь ехать - иди в машина, жди. Видишь мой маршрутка? - он ткнул пальцем себе за спину, - садись, довезу, куда пожелаешь!
Девушка слегка, одними только уголками красивых губ, улыбнулась и пошла обратно к ожидающим её попутчикам. Водитель засуетился:
- Куда пошёл? Ты не туда пошёл! Ты к моей машина иди! Пешком не ходи: страна маленький, - прищурил он глаза, видимо, желая показать какая маленькая его страна, - а расстояние, вай, какой большой! Мой машина садись, жёлтый такой...
- Что ты такое говоришь, Вано! - обидчиво сказал Акоп, хватая приятеля за рукав рубахи, - почему в твой машина она садиться должен? Почему не в мой? Мой машина тоже жёлтый!
- Вай, а ты что такое говоришь! - рассердился Вано, вырывая руку. - Мой самый жёлтый!
Девушка обернулась, внимательно оглядела одного и другого, потом спокойно спросила:
- Я смогу добраться пешком?
- Куда пешком? Почему? Тебе своя нога не жалко? - расстроился Вано, - мой машина садись, быстро доедем, куда скажешь! Пешком куда пойдёшь - вечер, дорога не знаешь, заблудиться можешь!
- Не заблужусь, - улыбнулась девушка. Она развернулась и неторопливо пошла в сторону города.
- Что, Вано, потерял клиента? - хитро прищурился Беслан. - Зря хвалился, кацо! "Мой самый жёлтый..." У меня, что, зелёный в крапинку? Или у него? - ткнул он пальцем в сторону молчаливого парня, скромно стоящего у своей машины. - А какой девушка был - вай! Персик, а не девушка!
- Чего хвалишься? - ответил Вано, - сам видишь, девушка не на курорт приехал - по делам. Какой такой тебе персик? Персик на пляже лежит, тебя ждёт. А этот... я не потерял, я отпустил. Мой клиент погуляет и обратно ко мне придёт! Я чувствую! Я своего клиента всегда чувствую!
- А спорим - и не придёт? - вдруг загорелся Беслан. Его поддержал Акоп:
- Опять хвалиться пошёл! Вай, без спора никак не можешь! Почему этот девушка к тебе вдруг придёт? Откуда знаешь? Вдруг ко мне сядет? Тогда возьмёшь свои слова назад, а?.. Или как?
- Жёлтый не жёлтый... Вано никогда зазря не хвалился. Я чувствую! И отец мой чувствовал. И дед...
- И прадед тоже всё чувствовал! Кто спорит? - усмехнулся высокий Беслан, - Вано, Вано! У нас на Кавказе все чувствуют!
- Вай, заладил! Чувствуют! Я лучше вас чувствую: этот девушка, когда ехать хочет, ко мне сядет! Спорим?
- Спорим! Если ко мне сядет - ты мне кувшин лыхнинского ставишь, нет - я тебе бидон чачи наливаю!
Водители ударили по рукам, призвав остальных быть свидетелями пари и наконец разошлись по машинам. Вано, успокоив уставших дожидаться его пассажиров, что довезёт быстро, напоследок ещё раз взглядом выловил мелькающую в толпе изящную фигурку своей несостоявшейся клиентки, после чего плавно тронул машину с места.
Протиснувшись сквозь плотные ряды водителей, торговцев фруктами и разного рода приезжих, девушка направилась к автостраде.
"Странно, - думала она, оглядываясь на весёлых водителей, - все говорили, что тут неспокойно, лучше не рисковать, не ехать. Да и судя по телесообщениям криминальная обстановка здесь ещё та... А вот не страшно... Здесь необычно и удивительно! И как всё чарует, завораживает: и сиреневое вечернее небо, и раскидистые южные деревья, кусты; тёплый, пахнущий августовским югом воздух и даже эти странные крикливые люди. Но... что я-то здесь делаю?.. Что?.."
В последние сутки она задавала себе этот вопрос уже не раз, и он оставался без ответа. Три дня назад, разбуженная среди ночи то ли привидевшимся кошмаром, то ли каким-то неясным шумом, она вдруг поняла, что откладываемая неоднократно поездка должна состояться. Причем, немедленно.
- Ты с ума двинулась! - тихо проговорила её подруга, разбуженная внезапным телефонным звонком, после чего зевнула. - Зачем это - внезапно, и вот так мчаться непонятно куда?.. На Кавказ! Совсем крыша поехала... Там террористы разные и бандиты! Кажется, вот, в новостях что-то такое говорили недавно... Ты, чё - не можешь дождаться утра? Завтра тогда всё и обговорим, взвесим...
- Не могу, - сказала Света. - Не могу больше. Я решила ехать прямо сейчас. Передай нашим, чтобы завтра не ждали. Когда вернусь, сама позвоню. Пока! - И она положила трубку.
Глубокая и густая ночь настороженно всматривалась в оконное стекло спальни, подмигивая сквозь темноту жёлтыми огоньками окошек спрятанных вдалеке чужих домов.
Света протёрла глаза, и отправилась в душ.
Выпив горячий и терпкий кофе, она опять посмотрела в окно, пытаясь увидеть в тающем ночном сумраке признаки размазанных и убегающих сновидений. Потом быстро собрала сумку, сложив только самое необходимое, вызвала такси.
Взять билет оказалось совсем легко: желающих посетить непризнанную республику было немного.
В вагоне, уютно устроившись на нижней полке и глядя в сереющие за окном сумерки, она попыталась осмыслить случившееся. И вспомнила свой сон. Снилась ей бабушка. Вернее, прабабушка. В том сне не было ничего странного и тем более кошмарного. И прабабушка, практически вырастившая её, снилась ей в последнее время часто. Снился её большой прохладный дом в южном городе, тенистый цитрусовый сад, древний городок, в который прабабушка уехала в начале девяностых, объявив родным, что остаток жизни она решила провести на юге. Родные, зная твёрдый характер старшей в семье женщины, не возражали. Юг, так юг - решили они. По крайней мере будет, где отдыхать летом.
За старушку они не беспокоились: крепкая здоровьем и духом женщина, несмотря на довольно-таки солидный возраст - девяносто лет! - вполне могла о себе позаботиться.
"Пишите, звоните, приезжайте, - сказала она на прощание. - Обо мне не волнуйтесь: в этом городе я пережила эвакуацию. И... - она помолчала секунду, - у меня там близкий человек".
"Близкий человек" - это престарелая, старше прабабушки грузинка Тамара Кетавадзе. Очень добрая, заботливая, работящая, но почти неграмотная и плохо говорящая по-русски. Понять, как две такие непохожие женщины познакомились, и, кроме того, крепко сдружились, было непросто. Что их связывало?
"Юность, мои дорогие, - улыбалась недоумению родных прабабушка. - Ну, и ещё кое-что..."
Свете вспомнилось, как однажды, уставшая от её настойчивых расспросов прабабушка достала из книжного шкафа пухлый альбом и вынула две фотографии. На одной был прадедушка: молодой, красивый военный в какой-то непонятной форме. А на другой Света увидела саму прабабушка и грузинку Тамару на фоне стены, где виднелась тёмная картина. Именно её - картину, как выяснилось, и хотела показать маленькой Свете прабабушка, Варвара Николаевна, рассказав, что это - её портрет, написанный братом Тамары в незапамятные годы.
- "Незапамятные" - это что? - спрашивала девочка.
Прабабушка отвечала:
- Незапамятные - так говорят для красоты. То есть, давние, давно минувшие. На самом деле, конечно, никто не забывает своей молодости...
Годы спустя, уже после смерти прабабушки в далёком южном городе, Света попыталась найти старый альбом. Но он как сквозь землю провалился.
- Наверное, бабушка забрала его с собой, - предположила мать. - Там ведь её самые ценные фотографии: дедушка, прадедушка, в общем, всё. - Она кивнула. - И всё, что у моей бабушки осталось от прежней её жизни. - Потом посмотрела куда-то вдаль. - Бабушка когда-то сказала: страшно присутствовать при конце капитализма, но ещё страшнее будет тем, кому доведется жить при конце социализма...
- Чего ж тут страшного? - удивилась Света, родившаяся в конце восьмидесятых, и о социализме разве что только слышавшая от старших.
- Ничего ты, девочка, не понимаешь! - грустно улыбалась мать. - А может быть, так и лучше... Посмотри, вот, на свою бабушку: она так и не поняла, что не только её молодость и здоровье, но и вся жизнь, весь уклад остались в далёком прошлом. И всё, что ей нравится сегодня - это и супермаркеты и телевизоры с разными каналами, и ещё кое-что... Но это только внешняя часть мира. Главное глубже. А этого -главного - у неё как раз нет... - мать покачала головой. - Большинство стариков так живут. Они остались без главного - без своего мира...
- Прабабушка, её поколение, тоже ведь когда-то остались без своего мира! Но они как-то выжили, смогли приспособиться и понять!
- Это моя-то бабушка приспособилась и поняла? - усмехнулась мать. - Нет, девочка! Всё не так. Проще и сложнее... И перестройку и конец социализма она приняла очень по-философски. Сказала однажды: "возвращается ветер на круги своя..."
- Это она стихи цитировала! - почему-то обрадовалась Света. - Прабабушка любила стихи, много их знала и помнила! И вообще: она очень много всего знала и помнила. Только о себе почему-то рассказывала неохотно. И мне всегда хотелось узнать больше. Мне казалось всегда, что там произошла какая-то невероятная история, к которой как-то причастна Тамара...
- Мне и самой было любопытно, - мать пожала плечами. - Но как сейчас узнаешь? Столько лет прошло. И этот дневник, который она вела всю жизнь, а потом он пропал... Наверное, просто где-то потерялся среди мусора и старых вещей... Прошлое иногда исчезает бесследно.
...Света смутно припоминала, как прабабушка, собираясь с ней на юг, рассказывала удивительную, похожую на печальную сказку историю о "незапамятных годах". И был там какой-то случай, что-то такое, что полностью изменило жизнь прабабушки и каким-то образом прочно связало её с горной республикой и грузинкой Тамарой Кетавадзе.
И приснилась ей сегодняшней ночью прабабушка тоже...
- Мы ведь жили в довольстве, привыкли к определенному порядку вещей, который казался незыблемым и вечным. На небе - Бог, а на земле... скажем, пожарный: он всегда был над всеми, на каланче, его видел каждый, и всем было спокойно: и днём и ночью есть кто-то, кто защитит наш маленький деревянный город от огня.
- А полицейские? - спрашивала её Света: - Они тоже защищали город?
Прабабушка улыбалась:
- Защищали. От беспорядков. А дворник защищал дом, двор, кусок улицы. Да...
Она замолкала надолго, и Свете казалось, что старенькая прабабушка спит с открытыми глазами и, наверное, видит какой-то чудный и необычный сон.
- Что ты увидела? - теребила она подол всегда безупречно строгого тёмного бабушкиного платья. - Расскажи!
- Мы всё тогда потеряли: и родину, и дом, и близких и... свою жизнь. Все пришлось начинать заново, с нуля. И самое страшное - это была неизвестность. Мы не знали, никто из нас, что будет через час, что нас ждёт завтра, кто из тех, кого, казалось бы, знал всю жизнь, окажется другом, а кто - врагом. Не ведали мы, и где будем жить, что делать. Неизвестно было, на что надеяться и во что верить... Как мы выжили? Не знаю. Мир рухнул, утонул в крови и пожарах, в насилии и неразберихе. Что-то потеряло свою цену, а незаметные, простые вещи наоборот - ценность приобрели... Вот так и случилось,
Особенно часто прабабушка снилась Свете после смерти и похорон, на которые девушка приехать не смогла - словно бы Варвара Николаевна хотела рассказать правнучке что-то, поделиться чем-то, сообщить недорассказанное.
Редкие прохожие, спешащие по своим делам, вскидывали на неё пристальный, удивлённый взгляд и проходили мимо: городок не курортный, чужих почти не бывает, а те, кто всё-таки появляется - они никуда не спешат, а ходят спокойно, медленно, разглядывая местные достопримечательности и поминутно фотографируясь, как и положено обыкновенным туристам.
Девушка достопримечательности не разглядывала. Не то, чтобы они её совсем не интересовали: три дня назад, в свой первый день в маленькой горной республике она, как и любой, кто хотя бы раз побывал в Осетии, успела оценить красоту и уникальность горных пейзажей, поразилась, как много рукотворных и природных диковин собрано на небольшой совсем территории и про себя решила - когда-нибудь непременно вернуться сюда ещё. Когда-нибудь - однажды - она просто приедет в эту сюда, чтобы пройтись по улицам этих маленьких городков и поселков, увидеть ещё раз эти узкие горные тропы к шумным водопадам и сырым тёмным пещерам, хотя бы рукой попробовать воду, стремительно бегущую куда-то, в этих холодных сверкающих реках.
Вот, например, здесь. Как эта река называется? Кура... Как там было у Лермонтова? "Внизу Арагва и Кура". Так, кажется... Что-то там такое было, с этими реками. Вспомнить бы что...
Хорошо бы еще вспомнить, и не только вспомнить, но и понять, как случилось, что она, спокойная и разумная, в общем-то, девушка "за двадцать" три дня назад проснулась среди ночи с одной беспокойной и странной мыслью: времени уже не осталось, и нужно немедленно вставать, потом на вокзал - ехать... Зачем это, куда ехать? Она и сама точно не знала. В голове всё время вертелось слово "Цхинвал". Оно опять выплыло из темноты памяти, выплыло у самой вокзальной кассы...
И вот она здесь, в этом городке. Известном ей только из школьной географии и теленовостей. И что она здесь делает? Три дня ходит по улицам из дома в дом, расспрашивает совершенно незнакомых людей, разыскивая какую-то женщину, имя и фамилию которой она вроде бы и помнит, но точно она не уверена...
Света приподняла голову. Какие-то удары слышались за окном. Что-то било - гулко и часто.
Потом, вдруг, долбануло изо всей силы!.. Казалось, и воздух в комнате почернел, напрягся от злобного грохота.
Света встала с кровати, быстро накинула на себя рубашку и выглянула в окно. Пламя вспыхнуло прямо посреди улицы, и стало светло, как на сцене театра. Весь дом в ту же секунду вздрогнул от тяжёлого толчка, что-то посыпалось сверху, и сразу вдруг стало очень темно.
...Света приподняла голову. Преодолевая тяжёлый гул в ушах, она медленно огляделась.
Она и не поняла сразу, что же произошло, просто там, где вчера ещё стояла стена, не было ничего - вернее, на месте стены зияла жуткая пустота, и в пустоте этой Света видела дом напротив и улицу. Всё горело. Пламя било вокруг, и было очень светло. И очень жарко.
Света приподнялась. До неё ещё ничего не доходило. Она поняла только, что несколько минут назад потеряла сознание. Ещё она поняла, что произошло что-то страшное. Произошло и сейчас продолжает происходить у неё на глазах.
Пошатываясь, Света вышла наружу - прямо в проломленную в стене дыру.
Вся улица пылала огнём. Точнее, это была уже какая-то другая улица - не та, которую Света видела вчера. Казалось, что наступил конец света.
В конце улицы появились фигуры. Света отошла в сторону и вгляделась внимательно.
Нет, это были не Ангелы Апокалипсиса. Из-за угла появились живые люди в военном камуфляже.
Пригнувшись, надеясь, что её не заметили, Света быстро вернулась в свой полуразрушенный дом. Оглядываясь, она искала, где спрятаться.
Под кроватью! Больше некуда!
Света залезла туда, продолжая выглядывать и прислушиваться.
Она ясно слышала сквозь шум и удары, сквозь треск огня, как приближались люди - она слышала чужие шаги и делающиеся пугающе громкими голоса.
Шаги слышались совсем рядом - вот здесь, за обломками стены. Кто-то сейчас войдёт в комнату!
Света не видела этого человека. Она сжалась вся и застыла...
Потом открыла глаза. Точно! Ноги в армейских камуфляжных штанах и огромных ботинках стояли на пороге комнаты. Видимо, человек этот изучает комнату взглядом. Что ему нужно здесь? Что этим людям вообще нужно?
Вдруг затрещали выстрелы.
Вспышки огня.
Дым.
Крики и голоса. Топот.
Автоматные очереди трещали кругом, отовсюду.
Света зажмурилась. Она вся словно бы вжалась в себя.
А когда открыла глаза снова, то увидела, что человек в камуфляжном костюме теперь лежит на пороге комнаты. Света вся вздрогнула: глаза его смотрели прямо на неё. Света мелко и тяжело задрожала. Но тут поняла: это мёртвые, пустые глаза.
Появились ещё люди в ботинках и армейских камуфляжных штанах. Снова загрохотали очереди.
Света опять сжалась.
Потом автоматы стихли. Света услышала голоса. Звучал язык, которого она не понимала. Чужой и, как ей показалось, очень страшный язык.
Но вдруг она разобрала слова по-английски. Да, это был английский!
- ...my ass! Bunch of idiots! There is no army! Bullshit! Just a bunch of stupid monkeys!
- ...
- ... what rebels?.. Where are the rebels?.. There are no rebels at all!
- ...
- ...my ass! They shout each other!
- ...
- All bullshit! ... in Washington I"ll tell them to pay me double for monkeys training!
Потом голоса удалились, и стало тихо. Света увидела пистолет, выглядывающий из кобуры лежащего на полу убитого боевика.
Она вся собралась. Прислушалась.
Было тихо вокруг. Очень тихо.
Света проворно выползла наружу и подобралась к мёртвому телу. Аккуратно, дрожащими пальцами вытащила пистолет. Потом тоже быстро, пятясь задом забралась назад, по кровать.
Минуты две она сидела так, прислушиваясь к непонятным чужим голосам, потом услышала, что в проломе стены появились ещё двое. Света рассматривала их ноги в армейских штанах и ботинках.
- Здесь никого нет, - выговорил один с кавказским акцентом. По-русски!
Невнятные перепуганные голоса донеслись из соседней комнаты. Это грузинская семья - вспомнила Света. И ещё там Тамара!
Один из боевиков быстро сходил туда. Потом так же быстро вернулся.
- Только бабы и дети. Грузины, - услышала Света.
- И что? Хочешь их жить оставить? Ты не слышал, что американец сказал?
Света услышала звук - она не видела, но уверена была - это передёргивают автомат.
- Ты что? - услышала она следом. - Сам сказал - бабы и дети. Зачем тебе автомат? Ножом не справишься?
Света видела, как автомат у боевика отъехал назад и как быстро сверкнуло в воздухе лезвие. Боевик, повернувшись, ушёл.
Секунду была тишина, а после всё сотрясли страшные душераздирающие вопли. Света наклонила голову, и вся вдавилась в себя, стараясь не слышать.
Боевик вернулся, и с ножа его на пол летела кровь.
Убийцы прохаживались по комнате. Они не уходили.
Свете показалось, они что-то рассматривали на стене. И вдруг её осенило - портрет! Там же висел портрет её прабабушки... Но зачем он им нужен?..
- ...читай, что написано здесь, - слышала Света. - ...дата. А дальше?
- Реваз Гомиашвили. Имя художника...
- Ты знаешь, кто это - Реваз Гомиашвили?
- А кто?
- Мой прадед... Сюда нож дай!
- Зачем нож?
- ...себе заберу.
Света услышала треск - явно ножом резали картину. Вырезает картину из рамы - поняла она.
И тут где-то рядом совсем громыхнуло. Комната с силой вздогнула. Посыпалась пыль. Света увидела, как портрет, недовырезанный, вместе с рамой упал у стены. Рядом горел мешок с какими-то вещами. Комната наполнялась дымом. Пламя подползало к портрету уже совсем близко, готовясь охватить его и уничтожить...
Варвара надавила курок, и грохот тяжёлого выстрела вмиг придавил ей уши - словно бы кто-то большой и сильный ударил её по перепонкам. Варя качнулась на месте. Здорово!
- Браво, Варвара Николаевна! Молодец! - Николай Петрович даже хлопнул два раза в ладоши.
Девочка опустила пистолет и радостно улыбнулась. На разрисованном листке бумажной мишени красовалась почётная дырка...
- Что вы делаете, Николай Петрович! Опомнитесь! Ваша дочь не кадет, - тихо, чтобы прислуга не слышала, пеняла зятю Елизавета Митрофановна. - Паненка короткие платьица носит, ей за фортепьянами полагается сидеть, да манерам учиться, а вы ей - страшно подумать! - пистолеты дарите! Не ровен час: застрелится или поранит кого-нибудь! Не обижайтесь, но это переходит границы приличия. Не хотите же вы, чтобы ваша девочка пошла в кавалергарды?
- Варвара - моя единственная дочь, - смущённо оправдывался зять, - она всё, что у меня есть, всё, чем я действительно дорожу. И она должна уметь защищаться. Ничего плохого нет в том, что мы с ней немного поупражнялись в саду...
- Вся округа слышала ваши упражнения! Что подумают, что скажут соседи! Вы хотя бы о репутации фамилии подумали!
- Ничего дурного никто не подумает, тётя! - решительно заявила маленькая племянница, выбираясь из тёплых платков и шубки, в которые её обрядили перед прогулкой. - Кому здесь думать? Соседскому старичку-барону или его Серёжке? Он только что и умеет, что через ограду подглядывать!
- Ах! - тётка схватилась за пышные кружева на груди, - какой позор! Вас видел барон! Да ведь теперь...
- И ничего не будет. Ни теперь, ни потом! - фыркнул в пышные усы зять. - Барона, которого вы так почитаете, в саду не было. А что касается его внука, так я бы и ему дал пострелять, если бы мальчишка решился перелезть на нашу сторону!
- Мне нечего вам сказать, - возмутилась Елизавета Митрофановна, - кроме того, что моя сестра, будь она жива, не одобрила бы таких упражнений. Она была настоящая пани, а не какая-то... это... - она помахала рукой, - гусар-девица, - и, ухватив Варвару за руку, поволокла её в комнаты.
- А я не какой-то там худосочный шляхтич, - громко сказал ей в спину зять. - Я русский человек!.. И умение моей дочери обращаться с пистолетом могу только одобрить!
Новороссия! До вчерашнего дня для Вари, восьмилетней девочки, которой иногда приходилось слышать о южных землях огромной и необъятной Российской Империи - для неё Крым, Кавказ, Кисловодск, Одесса, Севастополь - эти названия казались иностранными, интриговали, хотелось повторять их вслух снова и снова. Те знакомые и родственники, кто уже побывал там, и своими глазами увидел и "русские кислые воды", и солнечную Ялту, и сказочную Гагру, рассказывали удивительные вещи. Отец несколько раз обещал дочери непременно показать тёплое море и таинственный волшебный юг. Но, занятый своими делами, которые вынуждали его уезжать постоянно куда-то - как он рассказывал, уезжать далеко на север - он каждый раз извинялся и обещал постараться, и обязательно выкроить время на поездку в южные земли, но чуть-чуть позже и, в качестве компенсации за невольную обиду делал дочери какой-нибудь небольшой подарок.
- Вот, Варенька, твои новые владения, - улыбнулся отец, - нравится? Лучшая усадьба в посаде! - он легко соскочил с пролётки и приподнял девочку на руки. - Пойдём, покажу тебе усадьбу!
Перед ними, на невысокой горке возвышался белый под колонами дом, к которому вела молодая кипарисовая аллея. Подъезд, оформленный невысокими колоннами в мавританском...
- Все устроили, как полагается: парк, лестница, пруд, - говорил отец, помогая выбираться из коляски тётушке Елизавете Митрофановне, младшей сестре покойной матери, ради маленькой племянницы оставшейся в старых девушках. - Что, нравится?
- О, papa! - всплеснула руками девочка. - Как это всё удивительно! Какие цветы! Какой аромат вокруг!
- И воздух здесь здоровый, - пробасила тетка, - не в сравнение петербуржскому. Вы, Барбара, быстро здесь поправитесь, я уж прослежу, чтобы по утрам вам подавали кружку парного молока! Молоко здесь должно быть отменным: горы, море, альпийская растительность...
- Что вы говорите, Елизавета Митрофановна! - вмешался Николай Петрович. - Откуда здесь альпийская растительность? Это Кавказ!
- Всё равно, дорогой мой, - важно прогудела никогда не сдающаяся Елизавета Митрофановна, - горы, они везде одинаковые. А где горы - там альпийская природа. И что это вы скачете, Барбара? Накиньте-ка что-нибудь, юг югом, а утро сырое, не приведи Господь, простынете! Изольда, неси шаль барышне!
Изольдой Елизавета Митрофановна величала горничную Маняшу, увлекавшуюся чтением переводных любовных романов за эту её девичью страсть. "Манька, если её не загружать работой, - часто укоряла она Николая Петровича за снисходительность к подчинённым ему людям, - тут же высмотрит себе какого-нибудь Тристана и погибнет, дуреха, от любви, как эти её изольды! Уж если вам, друг мой, приспичило её жалеть, так жалейте с умом, загружайте работой, чтобы времени на разные глупости не оставалось!"
Маняша принесла шаль, бережно укутала ею маленькую госпожу и стала поодаль, готовая чуть что спрятаться от гнева грозной Елизаветы Митрофановны за спину Николая Петровича. Та тут же напустилась на девушку:
- Что, ваше королевское величество встали? Завтрак сегодня у нас отменяется?
- Елизавета Митрофановна, что вы, право! - вступился за девушку Николай Петрович. - Ей ведь, как и нам, всё тут пока в новинку! Не придирайтесь так! Ко всему ещё предстоит привыкнуть. Вам здесь не один день жить!
- Именно что - не один. Ещё насмотрится. А вот нам осмотреться не мешает прямо сейчас. Итак, Николай Петрович, показывайте вашу усадьбу!
- Вы, Барбара, - отчитывала отчаянно скучавшую племянницу Елизавета Митрофановна, - должны себе усвоить, что благородная пани не имеет привычки носиться в людской, да ещё при этом в мальчишеской одежде, и по сугробам лазить, пока не посинеет нос, и уж конечно не стреляет из пистолетов! Благородная пани, какой была ваша мать...
Тётка подталкивала Варю к огромному портрету матери, висевшему на стене гостиной.
- Мы, Ченские, - продолжала она, - может, и не были никогда богаты. Но в нашем роду, - тут в её низком голосе начинало звучать что твёрдое, металлическое - Варвара не знала, что именно, но воображение всякий раз рисовало ей огромную, круто завитую блестящую медную трубу, совсем как у пожарного на городском празднике. И она даже могла представить себе тётку - почтенную женщину - в форме главного брандмейстера верхом на рослом гнедом коне, а через плечо Елизаветы Митрофановны надета блистающая начищенными боками громадная медная улитка, под вздёрнутым некрасивым носом топорщились колючие мужские усы, а на голове её высилась сверкающая медью каска. Труба гудела, народ кричал "ура!", а тётка нелепо и гордо приосанивалась... но тут кто-то резко дергал Варвару за руку, и странное это видение тускнело, молча отодвигалось куда-то, рассыпалось в прах... Она посмотрела на Елизавету Митрофановну в сжатый трубочкой кулак. Так та казалась маленькой, далёкой и голос её доносился уже как бы издали. "Хорошо бы, - подумала девочка, - чтобы и вправду я оказалась сейчас далеко-далеко, и..." Но в этот момент рука её вдруг дёрнулась, извлекая из фантазии в реальный мир, и в уши снова ворвался гневный голос тётки.
- В наших жилах, Барбара, - вздевала к потолку гневно подрагивающий подбородок потомственная шляхетка, - струится королевская кровь! Да-да, королевская! И вы, Барбара, не можете вести себя, как какой-то дворовой мальчишка! Станете выезжать, что тогда о вас скажут? Думаете, забудут ваши выходки? Не припомнят, как вы позволили себе швырять снежками в окна барону? Как показывали язык его внуку? А ведь он старше вас, Барбара, и, возможно, станет совсем неплохой партией...
Что такое - эта партия? Хотела спросить Варвара, но говорить с тёткой, когда та рассуждала на её любимую тему и начинала опять вспоминать о струящейся в их жилах королевской крови, было невозможно. Варвара, мать которой умерла, когда девочке было всего пять лет, привыкла не перечить Елизавете Митрофановне, и хорошо поняла, что утихомирить тётку можно только одним единственным способом: молчать, когда та говорит, кивать головой и делать вид, что все эти слова, если и не трогают её глубоко, то по крайней мере соответствуют её собственным убеждениям.
Иногда она подходила к портрету матери, и принималась разглядывать портрет: тонкое бледное лицо, большие тёмные глаза, слегка улыбающийся маленький рот... Мать на портрете была изображена в то время, когда уже болела, и потому выглядела утомлённой. Но это был её единственный портрет - других не было. Варя, которой недавно исполнилось десять лет - и она ещё не вышла из возраста, когда мечты и фантазии тесно переплетаются с реальной жизнью, рассматривала его с тайной надеждой, что когда-нибудь сомкнутые губы раскроются, мать улыбнётся, стряхнет оцепенение и выйдет из рамы...
- О чём вы всё время думаете, Барбара? - с укором спросила тётка, - вы опять совсем не слушали меня, а ведь я рассказываю вам семейную историю! Мы, Ченские...
Варя, за свою сознательную жизнь столько раз слышала историю рода Ченских, что могла бы рассказать её наизусть среди ночи, если бы тётке вдруг пришла в голову странная идея разбудить племянницу и потребовать урока семейной хроники. Но такого просто не могло быть. При всех своих недостатках племянницу Елизавета Митрофановна очень любила.
Уважала она и зятя, что, впрочем, не мешало ей отпускать иной раз колкости в сторону его происхождения. Елизавета Митрофановна ценила ум и образованность Николая Петровича, окончившего Варшавский Университет в качестве дипломированного горного инженера, она отмечала деловую хватку Вариного отца, и конечно, то что Николай Петрович был вхож в дом ко многим весьма высокопоставленным лицам, не могло не подыгрывать её "шляхетскому" самолюбию. Больше того, Елизавета Митрофановна никогда не считала неравным брак её сестры с инженером Сибиряковым. Однако не забывала, что отец его был всего лишь удачливым купцом, промышленником, скупавшим у старателей меха и золото. На этом поприще он разбогател, купил золотоносные участки на Колыме, дом в Петербурге, удачно выдал замуж двух дочерей и отправил сына учиться в университет. Тогда как мать Варвары, Ванда Ченская, да и она сама были настоящими пани из хотя бедной, но всё-таки знатной семьи, насчитывающей десятки поколений "шляхтичей". И воспитывать юную племянницу Елизавета Митрофановна предпочитала на примере собственного рода. Странные с её точки зрения методы воспитания, которыми руководствовался Николай Петрович, обычно ставили её в тупик, а порой даже шокировали. Он никогда ничего не запрещал дочери, не позволял её наказывать. Даже когда та, привязав с помощью нянькиной дочки Маняши к локоткам веера, снова и снова прыгала из окна второго этажа, привлекая внимание обитателей соседского особняка. Или когда вырядившись в одежду дворового мальчишки, носилась взапуски всё с той же Маняшей, да не по собственному двору или саду, а прямо по заснеженной улице и была приведена домой городовым. Или когда, наделав побольше снежков, швыряла их в окна баронова дома, выкрикивая обидные слова. Барон вынужден был явиться с жалобой на несносную девчонку к соседу... Да мало ли подобных шалостей на счету десятилетней Варвары? Елизавета Митрофановна с тревогой думала о будущем: девочка вела себя слишком независимо. Особенно в отношениях со сверстниками. Но кто знает, может быть, всё это - просто её фантазии? Желание видеть в племяннице идеал, каким для неё была старшая сестра? И любое отклонение от этого идеала ей кажется пороком?.. Поживём, увидим - думала про себя Елизавета Митрофановна.
Мальчик, пробравшись в заросший сиренью конец сада, прильнул к чугунной ограде: там, за чёрными металлическими кружевами на освещённой солнцем прогалине стояла маленькая, младше него девочка с ослепительно золотыми волосами, прихваченными большим голубым бантом. Вот она повернулась и пристально посмотрела на него:
- Ты зачем на меня смотришь?
Мальчик попятился, зацепился одеждой за ветку и беспомощно замер, не зная, что делать. Девочка приблизилась к ограде. Большие синие глаза, вздёрнутый крохотный носик, насмешливо изогнутые губы... Мальчик подумал, что таких красивых девчонок раньше ему видеть не доводилось. Как бы с ней познакомиться?
Проблема эта разрешилась легко:
- Ты кто? - строго спросил звонкий голосок, - баронов внук?