Пять лет прошло, но я как сейчас помню то недалёкое лето девяносто девятого года, когда ветер в югославских горах пах гарью, поджаренный, раскалённый воздух выдыхал смерть, а горячее небо, такое голубое и такое чистое, без единого облачка, глядело презрительно и в любую секунду грозило ощетиниться гибельной чужеземной сталью - мгновенной, безжалостной и непобедимой. Сожжённые, перевёрнутые автомобили, раскуроченные дома, вырванные деревья - весь этот угрюмый мёртвый пейзаж казался прелюдией к надвигающемуся, близкому уже Апокалипсису.
Помню землянку, где собирались русские добровольцы, сражавшиеся на стороне сербов. Это были очень разные люди, разными путями оказавшиеся здесь. В основном я видел тут опытных боевых псов, для которых война - любая война была тёплым домом, где им было хорошо и уютно; они прошли уже и Афганистан и Кавказ, и мне было непросто вообразить их посреди мирной, спокойной жизни. А были просто романтики - те, кого привела сюда идея славянского братства. Я пытался понять и тех и других.
Каждый день, вечером, я набирал Москву, и - если связь позволяла, читал написанное за день. Там жадно слушали и задавали вопросы. Больше всего интересовало - и по ту и по эту сторону телефонного провода - как поведёт себя Россия, а точнее - то правительство, которое тогда сидело в Кремле и называло себя русским. Всем было ясно, что от этой реакции зависит сейчас всё. Стоит Ельцину внятно сказать Америке про направленные в сторону Вашингтона русские ракеты, как война прекратится сразу же - в один день. Но Ельцин молчал. А натовские бомбардировки продолжались.
С телеэкрана радостно улыбался зрителям похожий на поседевшего шоумена Билл Клинтон, Олбрайт бубнила по телевизору всё одно и то самое - словно надеялась, что после очередного повтора сама начнёт верить тому, в чём пытается убедить кого-то. А западный мир, до тошноты ненавидимый здесь всеми, прильнул к стеклянным экранам своих выпуклых телевизоров - и смотрел, смотрел, смотрел, смотрел.
Смотрел, как смотрят футбол, зрелищный боевик или музыкальное шоу, смотрел, запивая чужую и потому приятную смерть холодным пенящимся пивом и заедая вкусную кровь в телевизоре хрустящими кукурузными чипсами.
Смотрел жадно, напрягая зрачки, и боясь пропустить хотя бы одну деталь жестокого представления. Так римляне две тысячи лет назад, в своих цирках наслаждались кровью и трупами. Зрители задних рядов привставали с мест и напряжённо щурились, чтобы как следует разглядеть чужие, а значит безболезненные страдания.
...Здесь, в землянке, я впервые встретил Алёнку. Фамилию её я так и не узнал. Возможно, что и имя не было настоящим. Все называли её так - и я тоже. Алёнке было не больше семнадцати, и как она очутилась здесь, в Косово, было неясно. Она наплела мне какую-то историю, из которой я понял только, что девчонка всё врёт. Круглолицая, румяные щёки, носик торчал шишечкой, светло-зеленые шустрые глаза сверкали и улыбались, когда Алёнка что-то рассказывала - трудно было понять что означает эта её улыбка, и что на самом деле у девушки на уме. Светлые гладкие волосы у Алёнки то лежали свободно, то девушка собирала их в тугую косу, а после опять распускала - никак не могла окончательно определиться. Ходила Алёнка в пятнистой куртке защитного цвета и в таких же штанах, заправленных в полуботинки.
Первый раз я увидел Алёнку вечером в землянке, когда бойцы молча сидели, собравшись в круг и слушали: как кто-то пел романс про поручика Галицына и корнета Оболенского. Алёнка тоже сидела тихо в уголку и слушала. Меня поразил тогда её осмысленный, серьёзный взгляд. О чём она думала в эту минуту?..
Шли дни. Жестокие бои развернулись в Косово. Отряды албанских боевиков шарили везде, наводя ужас на мирное население. Натовские самолёты распахивали землю взрывами бомб. Их налёты не прекращались ни днём, ни ночью. Все ждали, что скажет Ельцин.
Но Ельцин молчал.
Натовцы готовили высадку. Отборные, откормленные, накачанные витаминами, натренированные убийцы-роботы в американских мундирах разминали железные мускулы. Они ждали приказа. А из Вашингтона уже прибывали пустые гробы - не хватало только мертвецов, но скоро и это появится, тогда всё будет уже на своих местах, всего будет хватать.
А Ельцин молчал.
Сербы ухитрились уничтожить несколько 'невидимых' крылатых машин. Разорванные на куски стальные чудовища, даже покорёженные, на земле, внушали ужас. К ним страшно было подходить близко. Страшно было на них смотреть. Казалось, что чудище вдруг зашевелится, вскочит и бросится, чтобы сожрать, проглотить тебя.
Сербы назвали имена убитых американских лётчиков, но пентагоновские генералы на весь мир заявили: нет таких, и никогда не было. И стало понятно, что ложь - это тоже боевое оружие, не хуже стальной ракеты.
Но состязаться с американцами на равных Югославия не могла. И когда я приезжал в Белград, люди, узнав, что я из России, спрашивали: где ракеты? Я, улыбаясь беспомощно, отвечал, что оставил их в гостиничном номере...
А в центре города уже появился плакат: 'Русские, не бойтесь! Сербы с вами!' А Ельцин молчал...
Было и жутко и стыдно в эти дни.
...Однажды стало известно, что с юга, со стороны Албании, прямо на нас движется большой отряд косоваров. Я уже видел нескольких пленых. Это были животные с пустыми, как у кукол, стеклянными глазами. Грязные, немытые лица, и сильный запах марихуаны. Они смотрели на тебя, но взгляд их промахивался и уходил в пустоту. Косовары не брали пленных. У живых они отрезали уши и пальцы, потом пристреливали.
Два сербских отряда двинулись с двух сторон, чтобы нанести удар по врагу. С первым отрядом ушла и Алёнка.
Мы не ожидали от этих стычек больших событий, мы думали о том, что, вот, не сегодня - завтра, высадится сухопутная армия НАТО, и вот тогда всё начнётся уже по настоящему... Пока американцы воевали больше по телевизору. Недалеко от нас натовские самолёты в упор расстреляли заранее приготовленные сербами муляжи, а после, чтобы оправдаться перед зрителями и налогоплательщиками, показали по CNN смонтированные на киностудии кадры, где на воздух взлетали целые армады вражеских танков, и сербские пехотинцы в смертельном ужасе разбегались, пытаясь спастись от безжалостных американских бомб. Это было комично, но не смешно.
Все ждали высадки натовских войск, ни во что считая короткие стычки с албанцами. Казалось, всё это только вступление к чему-то большому и страшному. И это страшное должно было начаться вот-вот.
А так...
Мне потом уже рассказали, что один из сербских отрядов в лесу встретился с косоварами. Те не были готовы, а может быть, с испугу им показалось, что их взяла в кольцо целая армия. Отплёвываясь автоматными очередями, албанцы беспорядочно отступали. Сербы из-за деревьев стреляли им вслед, и только некоторые пытались преследовать удирающего противника. Алёнка стояла у дерева, примостив среди веток тяжеленный калашников, пытаясь поймать на прицел одну из дёргающихся фигурок. Глаза её равнодушно сверкали - она злилась на эти фигурки, которые никак не хотели ложиться под её пулями.
Потом вдруг тишина - какая-то странная, недобрая тишина. Фигурки попрятались, не в кого оказалось целить...
И тут, выстрелы - отовсюду, из леса, из-за кустов. И первая пуля - Алёнке в лоб. Выскользнул автомат из пальцев, вздрогнула всем телом Алёнка, припала к дереву, и грузно опустилась в мокрую траву.
Кровавая струйка потянулась вниз, в землю, смешиваясь с утренней, белой росой.
...Это случилось ровно за день дого, как Милошевич в Белграде подписал капитуляцию. И всё. В Косово вошли натовские войска. Чёрная, облитая кровью страница истории оказалось наглухо перевёрнутой.
...Мне вспомнились эти летние дни 99-го два года спустя, когда в сентябре, я смотрел телевизор, и два самолёта, как ястребы, один за другим, впивались в тела сверкающих небоскрёбов. А телевизор ещё и ещё, словно не мог насладиться, показывал мне жуткие кадры.
Я подумал, что это должно было произойти.
Америка проиграла одиннадцатое сентября. Она проиграла не потому, что неведомые террористы так до сих пор и не установлены - она проиграла, ибо история отказала ей в статусе мученицы. Сквозь лицемерные слёзы и фальшивую скорбь официальных лиц, мир принял случившееся, как плату за ту огромную чашу грехов, которая оказалась в какой-то миг переполненной. Наивным кощунством смотрелось воздвижение креста на месте теракта - это почти как если б поставить часовню над руинами сожжённого небесным огнём Содома. И то, что случилось - только начало большого, ужасного конца.