Из-за какой-то неприятности поезд два часа простоял на полустанке и пришёл в Москву только в три с половиной. Это огорчило Натку Шегалову, потому что адлерский скорый уходил ровно в пять, и у неё не оставалось времени, чтобы зайти к дяде.
Тогда по телефону-автомату, набрав знакомый номер, она попросила связать её с начальником - Шегаловым.
- Дядя, - крикнула опечаленная Натка, - я в Москве!.. Ну да: я, Натка. Дядя, поезд уходит в пять, и мне очень, очень жаль, что я так и не смогу тебя увидеть.
В ответ, очевидно, Натку выругали, потому что она быстро затараторила свои оправдания. Но потом сказали ей что-то такое, из-за чего она сразу обрадовалась и заулыбалась.
Выбравшись из телефонной будки, Натка поправила чёрную
кепку и вскинула на плечи не очень-то тугой рюкзачок.
Ждать ей пришлось недолго. Вскоре рявкнул гудок, у подъезда вокзала остановился автомобиль, и крепкий пожилой мужчина в кожаной куртке распахнул перед Наткой дверцу.
- И что за горячка? - cказал он сердито. - Ну поехала бы завтра. А то "дядя", "жалко"... "поезд в пять часов"...
- Дядя, - виновато и весело заговорила Натка, - хорошо тебе - "завтра". А я и так на трое суток опоздала. То билетов нет, то вдруг мать попросила: "завтра". А тут ещё поезд на два часа... Тебе сколько лет? Уже больше пятидесяти, а мне двадцать три. А ты - "завтра", "завтра"...
- Ой, Натка! - почти испуганно ответил Шегалов, сбитый её бестолковым, шумным натиском. - Ой, Натка, и до чего же ты на мою Машку похожа!
- А ты постарел, дядя, - продолжала Натка. - Я тебя ещё знаешь каким помню? В военной форме. Сбоку у тебя кобура с пистолетом. Полуботинки: грох, грох. Ты откуда к нам приезжал? Из Чечни? У тебя рука была прострелена. Вот однажды ты лёг спать, а я и ещё одна девчонка - Светка - потихоньку вытащили твой пистолет, спрятались под кровать и рассматриваем. А мать увидела и закричала на нас. Мы обиделись. А ты утром спрашиваешь у матери: "Даша, а почему девчонки такие невесёлые?" - "Да они, дуры, твой пистолет вытащили. Ещё перестреляют друг друга". А ты засмеялся: "Даша, успокойся. Это я был бы дурак, если б заряженный пистолет в кобуре оставил. Не трогай их, пусть смотрят". Ты помнишь это, дядя?
- Нет, не помню, Натка, - улыбнулся Шегалов. - Давно это было. Ещё в девяносто четвёртом или в девяносто пятом. Я тогда из-под Грозного приезжал.
Машина медленно продвигалась по Университетскому проспекту. Это был час пик и люди возвращались с работы. Без умолку гремели грузовики и трамваи. Но всё это нравилось Натке - и людской поток, и пыльные автобусы, и звенящие трамваи, которые то сходились, то разбегались своими путаными дорогами к каким-то далёким и неизвестным ей окраинам Москвы - к тем улицам, которые она, Натка, знает лишь по названиям. А когда, свернув на одну такую, неизвестную Натке улицу, шофёр увеличил скорость, и машина с лёгким, упругим жужжанием понеслась по асфальтовой мостовой, широкой и серой, как туго растянутое суконное одеяло, Натка открыла окно и скинула кепку, чтобы ветер сильней бил в лицо и трепал, как хочет, её светлые, золотистого цвета волосы.
В ожидании поезда они расположились на тенистой террасе вокзального буфета. Отсюда были видны железнодорожные пути, яркие семафоры и крутые асфальтовые платформы, по которым спешили люди на дачные поезда.
Здесь Шегалов взял два шашлыка, бутылку пива и мороженое.
- Дядя, - задумчиво сказала Натка, - в детстве я мечтала работать в милиции. Или служить в спецвойсках. Начала с того, что пыталась поступить на юрфак. Не взяли. Там надо на лапу дать. Идут туда не те, кто хочет охранять общество, а те, кто надеется за счёт этого общества жить. Работала - то там, то здесь. И получилось так, что прошлым летом мне пришлось пойти работать в детский лагерь. Сначала я думала - ненадолго. Но, вот, уже второй летний сезон... А я всё там же. Опять еду в тот самый лагерь - в лагерь, в котором я провела прошлое лето. Опять - общаться с малолетними недоумками, наркоманами и ворьём.
Натка отодвинула шашлык, взяла вазочку с розовым, быстро тающим мороженым и посмотрела на Шегалова так, как будто она ожидала ответа на сказанное.
Но Шегалов выпил стакан пива, вытер ладонью жёсткие усы и ждал, что она скажет дальше.
- Вот так. - кивнула Натка. - И похвалиться нечем. Если бы мне разрешили надеть милицейскую форму, я бы чувствовала себя по другому. А теперь... Светка - это та самая, с которой мы вытащили твой пистолет, - учится в МГУ, через год получит диплом экономиста. Хоть это - и не моё, но я ей завидую. Завидую, потому, что она знает, куда идёт в жизни. А я - нет, я не знаю. Меня занесло на обочину.
Шегалов пожал плечами.
- Что тут сказать? Ты не любишь эту работу - замечательно. Бросай её. Я понимаю, ты боишься, что другую найти будет непросто. Но если ты будешь вечно держаться за неё, то так никогда ничего не изменится.
- Не люблю, - подтвердила Натка. - Мне и самой даже иногда стыдно. Я думаю о том, что не все же там недоумки и выродки. Есть много хороших ребят. И им должен кто-то помочь в жизни. И если я не помогу, то кто тогда поможет?
Шегалов опять пожал плечами:
- Ну что я могу тебе посоветовать? Я ведь никогда в детском лагере не работал. Ты у меня или у себя совета спрашиваешь?..
Натка доела мороженое и отодвинула в сторону пустую вазочку с чайной ложкой. Потом сказала:
- Не знаю... Не знаю, у кого. Но для себя я решила, что этот сезон отработаю - и всё на этом. Всё. Пусть оно это крутится как-нибудь без меня. Пусть.
- Эх, Натка! - покивал Шегалов. - Смотрю я на тебя... ну, до чего же ты, Натка, на мою Машку похожа!.. Тоже всё хотела приносить пользу другим! - с грустной улыбкой закончил он и посмотрел в окно.
...Шашлык был съеден, и диктор по радио объявил адлерский поезд.
До платформы шли молча.
- Будешь назад ехать - звони, - говорил ей на прощание Шегалов. - Будет время - приеду встречать, нет - так кого-нибудь пришлю. Погостишь два-три дня. Посмотришь Шурку. Ты её теперь не узнаешь. Ну давай, до встречи!
Он любил Натку, потому что очень она напоминала ему старшую дочь, служившую в спецотряде МВД и погибшую в Чечне как раз тогда, когда и сам Шегалов усмирял вместе со своими бойцами поверженный в руины, пылающий Грозный.
Утром Натка пошла в вагон-ресторан. Там было пусто. Сидел высокий мужчина и сосредоточенно жевал бифштекс. Две девушки пили кофе.
Натка заказала себе бифштекс, салат и чашку кофе. Ожидая, пока кофе остынет, она вынула из-за цветка позабытый кем-то журнал. Журнал оказался четырёхлетней давности.
"Ну да... всё старое: "Бомбовые удары по Белграду", "Американцы готовятся к высадке в Косово", "Президент Клинтон грозит Ираку". - Она перевернула страничку и прищурилась. - И вот это... Это тоже уже прошлое". Перед ней лежала фотография, обведённая чёрной, как будто бы даже траурной каёмкой: это была двадцатидевятилетняя сербка Мария Караджич. Однофамилица легендарного героя сербского сопротивления, она возглавила партизанский отряд и сражалась в Боснии в девяносто втором году. Её объявил в розыск Гаагский трибунал. Несколько лет Мария Караджич скрывалась, но американцы всё-таки захватили её. Гаагские судьи уже в возбуждении потирали руки, но каким-то чудом ей удалось бежать. Однако через четыре года Мария была вновь схвачена натовцами и убита в мрачных тёмных подвалах американской военной тюрьмы.
Смуглое лицо с мягкими, не очень правильными чертами. Густые, немного растрёпанные, длинные волосы и глядящие в упор яркие, спокойные глаза.
Вот такой, наверно, и стояла она; так, наверно, и глядела она, когда привели её для первого допроса к наглым американским офицерам или сотрудникам беспощадной военной разведки.
...Мария Караджич.
Натка закрыла журнал и положила его на прежнее место.
Погода менялась. Дул ветер, и с горизонта надвигались стремительные, тяжёлые облака. Натка долго смотрела, как они сходятся, чернеют, потом движутся вместе и в то же время как бы скользят одно сквозь другое, упрямо собираясь в грозовые тучи.
Поезд круто затормозил перед небольшой станцией. В вагон вошли ещё двое: высокий, сероглазый, в костюмных брюках, в белой рубашке, с крестообразным шрамом ниже левого виска, а с ним четырнадцатилетняя смуглая девочка, с глазами тёмными и весёлыми.
- Сюда, - сказала девочка, указывая на свободный столик.
Она быстро уселась на стул и двумя руками придвинула к себе меню.
Мужчина достал сигарету.
- Алика, - попросил он, - я забыл зажигалку. Пойди принеси.
- Где? - спросила девочка и быстро встала со стула.
- В купе, на столике, а если нет на столике, то в кармане пиджака.
- То в кармане пиджака, - повторила смуглая девочка и направилась к открытой двери вагона.
Мужчина открыл газету, а Натка, которая с любопытством слушала весь этот короткий разговор, посмотрела на него искоса и неодобрительно.
Но вот пейзаж за окном поплыл - поезд тронулся. Мужчина отложил газету и быстро вышел. Вернулись они уже вдвоем.
- Ты зачем приходил? Я бы и сама принесла, - спросила девочка, усаживаясь опять на стул.
- Я знаю, - ответил отец. - Вспомнил, что забыл другую газету.
Поезд ускорил ход. С грохотом пролетел он через мост, и Натка загляделась на реку, на луга, по которым хлестал грозовой ливень. И вдруг Натка заметила, что темноволосая девочка, спрашивая о чём-то отца, указывает рукой в её сторону. Отец, не оборачиваясь, кивнул головой.
Девочка, придерживаясь за спинки стульев, направилась к ней и приветливо улыбнулась.
- Простите, но это наше, - сказала она, указывая на торчавший из-за цветка журнал.
- Почему ваше? - не поняла Натка.
- Потому что это я забыла. Ну, утром забыла, - объяснила она, подозревая, что Натка не хочет отдать ей журнал.
- Что ж, возьми, если твоё, - ответила Натка, заметив, как блеснули глаза у девочки и быстро сдвинулись брови.
- Спасибо, - отчетливо произнесла темноволосая девочка и, схватив журнал, вернулась к своему месту.
Ещё раз Натка увидала их уже тогда, когда она сошла в Сочи.
Темноволосая девочка по имени Алика смотрела в распахнутое окно и что-то говорила отцу, указывая рукой на тёмные вершины уже недалёких гор.
Поезд умчался дальше в сторону Адлера, а Натка, накинув рюкзак и взяв чемодан в руку, зашагала к автобусной остоновке.
В футболке и синих шортах, с полотенцем в руках, извилистыми тропками спускалась Натка Шегалова к пляжу. Когда она вышла на платановую аллею, то встретила поднимающихся в гору подростков. Они курили и грязно высказывались. Встречную девушку эти ребята проигнорировали.
- Короче, я его одним ударом! - размахивая руками рассказывал маленький рыжий пацанчик. - Сразу половину зубов выплюнул.
"Интересно, - подумала Натка, - это наши или чужие?"
Когда она спустилась на горячие камни, к самому берегу, то увидела, что у воды деловито дымят двое малолеток. Ветер равнодушно принёс Натке сладковатый запах анаши. "Неужели я выдержу здесь аж до конца сезона?" - как-то очень спокойно подумала Натка.
Она разделась и вошла в воду. Но не успела Натка окунуться по пояс, как с берега её окликнули. Она обернулась и увидела Алёшу Николаева, который работал в лагере старшим вожатым.
- Натка, - соскакивая с велосипеда, закричал он сверху, - уральцы приехали?
- Я не в курсе. Из Питера были человек десять. И ещё - с Воронежа. Пока, вроде, всё.
- Ну значит ещё не приехали... Натка, - закричал он опять, вскакивая в седло велосипеда, - покупаешься, зайди ко мне или к Фёдору Константинычу. Есть дело.
- Какое ещё дело? - удивилась Натка, но Алёша махнул рукой и умчался под гору.
Море было тихое: вода светлая и тёплая.
После всегда холодной и быстрой реки, в которой привыкла Натка купаться ещё с детства, плыть по солёным спокойным волнам показалось ей до смешного легко и несложно. Она заплыла довольно далеко. И теперь отсюда, с моря, эти кипарисовые парки, зелёные виноградники, кривые тропинки и широкие аллеи - весь этот лагерь, раскинувшийся у склона могучей горы, вдруг показался ей светлым и прекрасным.
На обратном пути она вспомнила, что её просил зайти Алёша. "Какие у него ко мне дела, интересно?" - подумала Натка и, свернув на крутую тропку, раздвигая ветви, направилась в ту сторону, где стоял штаб лагеря.
Вскоре она очутилась на полянке, возле облущенного питьевого фонтанчика. Ей захотелось пить. Вода здесь была тёплая и невкусная. Натка сделала несколько глотков, потом сплюнула и пошла дальше.
Алёшу Николаева Натка не застала. Ей сказали, что он только что ушёл в гараж. Оказывается, у уральцев в двенадцати километрах от лагеря сломалась машина, и они прислали гонцов просить о помощи.
Гонцы - это Толька Шестаков и Амьер, смуглый, черноволосый паренёк из Кувейта - сидели тут же на скамейке, довольные собою и даже гордые.
Однако гордость эта не помешала Тольке набить по дороге карманы чужими яблоками, а Амьеру - запустить огрызком в спину какому-то толстому, неповоротливому мальчишке.
Мальчишка этот долго и боязливо оглядывался и всё никак не мог понять, от кого ему попало, потому что Толька и Амьер, оба, сидели невозмутимые и спокойные.
- Ты откуда? Вас сколько приехало? - спросила Натка у неповоротливого и недогадливого паренька.
- Из-под Тамбова. Один я приехал, - басистым и застенчивым голосом ответил мальчишка. - Из колхоза я.
Звали тамбовского паренька Семён Баранкин.
Он недоверчиво посмотрел в ту сторону, где сидели смирные и лукавые гонцы, потом добавил сердито: - И кто это в спину кидается? Тут и так вспотел, а ещё кидаются.
Натка не успела больше ни о чём спросить Баранкина, потому что с крыльца её окликнул высокий старик. Это и был начальник лагеря, Фёдор Константинович.
- Заходи, - сказал он, пропуская Натку в комнату. - Садись. Вот что, Ната, - начал он таким ласковым голосом, что Натка сразу встревожилась, - в верхнем санаторном отряде заболел вожатый Корчаганов, а помощница его Нина Карашвили порезала ногу о камень. Ну и - нарыв. А у нас, сама видишь, сейчас приёмка, горячка...так что обещал я тебе, что ты отдохнёшь денёк-другой с дороги, но, вот, сама понимаешь, не получается. - Фёдор Константинович развёл руками в стороны. - Придётся тебе приступать к работе прямо сейчас.
- Хорошо. - Натка кивнула. - Как скажете.
Большой радости она не выразила, но Фёдор Константинович радости и не ожидал.
- Давай, - сказал он. - Начинай работать. С Ниной ты уже познакомилась?
Натка кивнула.
- Ну вот и замечательно. Присоединяйся к ней. Она тебе скажет, что делать.
Натка привстала. Она хотела было пробормотать что-нибудь, но Фёдор Константинович уже выталкивал её из своего кабинета.
- Давай, - говорил он, - давай, иди. А то у меня других дел полно. Двигай.
...Всех отрядов в лагере было пять. Три дня в верхнем санаторном, где вожатой оказалась Натка, было шумно и неспокойно.
Только что прибыла последняя партия - средневолжцы и нижегородцы.
Девчонки уже вымылись и разошлись по палатам, а мальчишки, грязные и запылённые, непривлекательной толпой сгрудились у дверей душевой комнаты.
В душевую они заходили партиями по несколько человек. Иногда начинали грозно переругиваться, а то и драться.
Несколько раз подходил к душевой дежурный по отряду, веснушчатый мальчик Иоська Розов, смотрел неодобрительно, но разнимать дерущихся не решался.
Натка всё это время была занята вместе с другой вожатой - Ниной: они принимали уже вымывшихся мальчишек и распределяли их по палатам. Когда наконец закончили, к ним подошёл Иоська, и сказал, что время - к ужину.
- Подавай сигнал, - ответила Натка, - сейчас я приду.
Она про себя вздохнула и подумала, что после ужина хорошо бы просто посидеть где-нибудь и передохнуть. Тут к ней привели мальчишку, который, еле-еле сдерживая слёзы, рассказал, что у него украли сумку с вещами. Натка опять вздохнула и вместе с Ниной отправилась смотреть то место, где лежала пропавшая сумка.
В половине девятого умывались, чистили зубы. Потом пришла заступившая на ночь дежурная, и Натка отправилась с коротким рапортом о том, что случилось сегодня, к старшему вожатому лагеря. После этого она была свободна.
Вечер был жаркий, лунный, и Натка решила пройтись. Она поднялась в гору и там свернула по тропинке - к подножию одинокого утёса.
Незаметно зашла она далеко, устала и села на каменную глыбу под стволом раскидистого дуба.
Под обрывом чернело спокойное море. Где-то тарахтела моторная лодка. Чьи-то шаги послышались из-за поворота, и Натка подвинулась глубже в чёрную тень листвы, чтобы её не заметили. Вышли двое. Луна осветила их лица. Но даже в самую чёрную ночь Натка узнала бы их по голосам. Это был тот высокий, темноволосый мужчина в серых костюмных брюках, а рядом с ним шла девочка Алика.
Перед тем как подойти к дереву, в тени которого пряталась Натка, они, по-видимому, о чём-то поспорили и несколько шагов прошли молча.
- А как по-твоему, - останавливаясь, спросил высокий, - стоит ли нам, Алика, из-за таких глупостей ругаться?
- Не стоит, - согласилась девчонка и добавила сердито: - Пап, в другой, раз, пожалуйста, ты эту тему не начинай. Всё равно мы с тобой не договоримся.
- Ладно, - согласился тот. - Постараюсь учесть.
Они поднялись по тропке, а потом свернули за угол, и фигуры их, на миг отчётливо показавшиеся на фоне лунного блеска среди морской глади, тут же пропали в тени кипарисов. Вскоре затихли вдалеке шаги.
"Они из Адлера приехали, - подумала Натка. - Интересно: что же они здесь делают?"
В комнате у дежурной Натке сказали, что одному мальчишке, пока он спал, сделали "велосипед": вложили бумажку между пальцами ног и подожгли - бедолага закричал так, что проснулись в трёх соседних палатах, ещё трое мальчишек пришли жаловаться - им во сне вымазали лица зубной пастой, у двоих украли наличные деньги, в одной палате подрались, из мужского туалета дежурная учуяла сильный запах анаши, но с поличным никого не поймала, а в мусорном ведре женского туалета была обнаружена пустая бутылка из-под водки. А в общем, улеглись достаточно спокойно: по крайней мере, никого не убили. Это порадовало Натку, и она пошла в свою комнатку, которая была здесь же, рядом с палатами.
Ночь была душная. Ночью в море что-то гремело, но спала Натка крепко и к рассвету увидела хороший сон.
Проснулась она около семи. Завернувшись в простыню, пошла под душ. Потом босиком вышла на широкую террасу.
Далеко в море дымили уходящие к горизонту военные корабли. Отовсюду из-под густой непросохшей зелени доносилось звонкое щебетание. Свежий утренний ветерок принёс ей сюда, на террасу, запахи солёного моря. А за лесом плотной и неподвижной стеной поднимались горы, по склонам которых тихо сползал молочно-голубоватый туман. И настолько всё это вдруг показалось Натке величественным, чарующе прекрасным, что она забыла начисто все свои вчерашние впечатления.
- Хорошо! - негромко крикнула Натка и улыбнулась, услышав откуда-то из-под скалы такой же, как её, вскрик - весёлое чистое эхо.
- Натка... ты чего? - услышала она позади себя удивлённый голос.
- Корабли, Нина... - не переставая улыбаться, ответила Натка, указывая рукой на далёкий сверкающий горизонт.
- А ты слышала, как сегодня ночью они в море палили? Я проснулась и слышу: у-ух! У-ух! Встала и пошла к палатам. Ничего, все, вроде, спят. Один Амьер проснулся. Я ему говорю: "Спи". Он лёг. Я - из палаты. А он шарах на террасу. Забрался на перила, ухватился руками за столб, и не оторвёшь его. А в море огни, взрывы, прожекторы. Мне и самой-то интересно. Я ему говорю: "Иди, Амьер, спать". Просила - ни в какую. Он стоит, молчит, ухватился за столб и как каменный. Даже не отвечает - словно и не к нему обращаюсь. Неужели ты ничего не слышала?
- Нина, - помолчав, спросила Натка, - ты не встречала здесь таких двоих?.. Мужчина высокий, в серых костюмных брюках, а с ним темноволосая, смуглая девочка.
- В серых брюках... - повторила Нина. - Нет, Натка, в сером костюме с девочкой не встречала. А кто это?
- Я и сама не знаю.
- Видела я человека в таких брюках, - не сразу вспомнила Нина. - Только тот был без девочки - он выходил из машины, иномарки.
- И большой шрам на лице, - подсказала Натка.
- Да, большой шрам на лице. Это кто, Натка? - спросила Нина и с любопытством посмотрела на подругу.
- Не знаю, Нина.
- Я встал, можно звонить подъём? - басистым голосом сообщил, выдвигаясь из-за двери, дежурный.
- Можно, - сказала Натка. - Звони. "Какой же он неуклюжий!" - подумала она, глядя, как, размахивая короткими руками, Баранкин уверенно направился туда, где торчала кнопка звонка.
Баранкин надавил кнопку, крепко прижал её и не отпускал больше минуты так, что разом обернувшиеся Нина и Натка закричали ему, чтобы он прекратил звонить.
Среди соснового парка, на песчаном бугре, ребята, разбившись кучками, расположились на отдых.
Занимался каждый - кто чем хотел. Одни, собравшись возле Натки, слушали её рассказы, другие играли в карты, несколько мальчишек с расстановкой, прицеливаясь, бросали ножик в расчерченный на земле круг, трое или четверо, отойдя чуть в сторону, курили.
Амьер и Толька Шестаков сидели недалеко от Натки. Но они её не слушали. Бросив пару шишек в спину Баранкину, который, конечно же, не понял, кто в него бросил эти шишки, Амьер и Толька отвернулись - и от Баранкина и от Натки.
- Толька, - спросил Амьер, - а ты слышал, как ночью сегодня стреляли? Я сплю, вдруг бабах... бабах... Как на фронте. Это корабли в море стреляли. У них манёвры, что ли... А я, Толька, на войне родился.
- Ну да. рассказывай! - равнодушно ответил Толька. - Ты всегда что-нибудь придумаешь.
- Ничего не придумываю, мне мама всё рассказала. Они тогда возле границы с Ираном жили. Ты знаешь, где Иран? Нет? Ну, так я тебе потом на карте покажу. Там бои были сильные - иранцы как раз наступали. Грохот был или день, или два. И день и ночь грохот. Сестру и бабушку мать в подвал спрятала. Сидят они в подвале и всё молятся. Как чуть стихнет, сестра наверх вылезает. Как опять грохот, она снова в погреб.
- А мать где? - спросил Толька. - Ты всё рассказывай по порядку.
- Я и так по порядку. А мать всё наверху бегает: то хлеб принесёт, то консервы, то чемоданы укладывает. Вдруг к ночи стихло. Сестра сидит. Нет никого, тихо. Хотела она вылазить. Толкнулась, а крышка подвала заперта. Это мать куда-то ушла, а сверху ящик поставила, чтобы сестра никуда не вылазила. Потом хлопнула дверь - это мать. Открыла она подвал. Запыхалась, сама растрёпанная. "Вылезайте", - говорит. Сестра вылезла, а бабушка не хочет. Не вылазит. Еле уговорили её. Входит отец с автоматом. "Готовы? - спрашивает. - Ну, скорее". А бабушка не идёт и говорит, что хочет здесь умереть. Еле-еле согласилась. Вышли наши на улицу и - в машину. А кругом всё горит: деревня горит, мечеть горит... Это от снарядов. А дальше у матери всё смешалось: как отступали, как их окружали, потому что тут на дороге я родился. Из-за меня наши в плен к иранцам чуть не попали. Еле выбрались.
- Так ты сам где родился: в Ираке или в Кувейте?
- В Ираке. В Кувейт наши потом перебрались, в девяносто первом - за неделю до прихода американцев. Отец в полиции работал. А после - в партизанском отряде; они американских солдат взрывали. Когда отряд разгромили, отец бежал и пробрался с Ирак.
- Нельзя было отцу оставаться, - согласился Толька. - Могли бы запросто на фонаре повесить. Я читал, как это в Кувейте делалось. Очень просто. У нас дедушка - старенький, нигде не был, и то год в тюрьме держали - за сына. А сестра у меня - ей сейчас двадцать четыре года, - так она и теперь в тюрьме сидит. Сначала посадили её - год сидела. Потом выпустили - два года на воле была. Теперь опять посадили. И уже четыре года сидит.
- Скоро выпустят?
- Нет, ещё не скоро. Ещё четыре года пройдет, тогда выпустят. Она в Центральной тюрьме сидит. Оттуда скоро не выпускают.
- За что?
- Она член Бааса. За это вот.
Амьер молча кивнул головой, и оба притихли, обдумывая свой разговор и нехотя прислушиваясь к тому, что рассказывала Натка.
- Толька! - тихо и оживлённо заговорил вдруг Амьер. - А что, если бы мы с тобой были учёные? Химики, какие-нибудь. И придумали бы такую мазь или порошок, которым если натрёшься, то никто тебя не видит. Я где-то такую книжку читал. Вот бы нам с тобой такой порошок, а?!
- И я читал... Но только это всё враньё, Амьер, - усмехнулся Толька.
- Ну и пусть враньё! А вот если бы?
- И что - если бы? - заинтересовался Толька. - Тогда бы мы с тобой обязательно что-нибудь придумали.
- А что там придумывать! Купили бы мы с тобой билеты до границы.
- А зачем билеты? - удивился Толька. - Ведь нас бы и так никто не увидел.
- Дурак ты! - усмехнулся Амьер. - Так мы бы сначала не натёршись поехали. Что нам здесь натираться? Добрались бы до границы с Кувейтом, а там бы уже натёрлись. Потом перешли бы границу. Стоит американец с автоматом - мы мимо, а он ничего не видит.
- Можно было бы подойти сзади и кастетом по чайнику дать, - предложил Толька.
- Можно, - согласился Амьер. - Он бы офигел - прям как Баранкин.
- Фигушки! - возразил Толька. - В Баранкина это мы потихоньку, в шутку типа. А тут так дали бы, что потом бы и не поднялся. Ну ладно, хорошо! А чё дальше?
- А дальше... дальше поехали бы мы прямо к тюрьме. Убили бы одного часового, потом ещё... Убили бы другого часового. Вошли бы в тюрьму. Убили бы надзирателя...
- Слушай, а не много убили бы? А, Амьер? - насторожился Толька.
- А что их, собак, жалеть? - холодно ответил Амьер. - Они наших жалеют? Недавно к отцу товарищ приехал. Так когда стал он рассказывать отцу про то, что в тюрьмах делается, то меня мать из комнаты выставила. Тоже умная! А я взял потихоньку стал у двери и всё до слова слышал... Ну вот, забрали бы мы у надзирателя ключи и открыли бы все камеры.
- И что бы мы сказали? - спросил Толька.
- Ничего бы не сказали. Крикнули бы: "Бегите, кто куда хочет!"
- А что бы они подумали? Ведь мы же натёртые, и нас не видно.
- А стали бы они вообще думать? Ты прикинь - камеры открыты, часовые все мёртвые. Наверно, сразу бы догадались, что делать.
- Да они бы обрадовались.
- Ещё бы! Просидишь четыре года - а тут ещё четыре года сидеть, конечно, обрадуешься... Ну, а потом... потом зашли бы мы в самый дорогой ресторан и нажрались бы там всего...
- Нельзя жрать, - серьёзно поправил Толька. - Я в этой книжке читал, что есть ничего нельзя, потому что жратва - она ведь не натёртая, ты её схаваешь, а она в животе просвечивать будет.
- Хорошо! - согласился Амьер. - Тогда бы в банк зашли - денег бы грабанули.
- А как ты деньги по улице нести будешь?
И обоим стало смешно.
- Ерунда всё это, - помолчав, сознался и сам Амьер. - Всё это глупости.
Он отвернулся, лёг на спину и долго смотрел в небо, так что Тольке показалось, что он прислушивается к тому, что рассказывает Натка.
Но Амьер не слушал, а думал о чём-то другом.
- Глупости, - повторил он поворачиваясь к Тольке. - А вот генерал Младич, сербский герой - его американцы уже сколько лет ищут и не могут найти. Вот он и без всяких натираний невидимый.
- Как - невидимый? - не понял Толька.
- А так. С тех пор, как его Америка объявила в розыск, уже столько лет ищут его и всё никак найти не могут. Генерала Младича люди прячут - потому и невидимый. А ты что думал? Порошок, что ли?
Издалека донёсся звонок к обеду, и все быстро повставали со своих мест.
После обеда полагалось ложиться спать, но каждый, как мог, старался избегнуть этой повинности.
Толька, однако, послушно вытянулся на своей кровати и вскоре задремал, а, вот, Амьеру не спалось. Он ждал сегодня важного письма из дома, но почтальон к обеду почему-то не приехал. Амьер вертелся на боку и с завистью глядел на спокойно похрапывающего Тольку.
Вскоре вертеться ему надоело, он приподнялся и подёргал Тольку за ногу:
- Вставай, давай! Чего спишь? Ночью выспишься.
Толька открыл глаза и удивлённо уставился на своего товарища.
- Вставай... вставай, давай! - сказал Амьер. - Американцы десант высадили. Скоро здесь будут. Кругом измена! Одни демократы кругом. Каждый второй - предатель. Командира подло убили в спину. Надо бежать - пока нас в плен не взяли... Тем более, что вожатая ушла - её к директору позвали. Никто не заметит. Давай, быстро!
- Куда ты хочешь идти? - нехотя спросил Толька.
- Здесь, за лагерем, есть старая крепость. - таинственным голосом начал Амьер. - Надо проверить - не засели ли там американские десантники.
Толька зевнул, улыбнулся и согласился сходить к крепости.
Быстро соскочили они с кроватей, оделись и выскочили из палаты. Затем осторожно, чтобы никому не попасться на глаза, они пробежали по коридору, спустились по лестнице на первый этаж и через чёрный ход оказались на улице. Потом они перебегали дорожки, ныряли в чащу кустарника, пролезали через колючие ограды, ползли вверх, спускались вниз, ничего не оставляя на своём пути незамеченным.
Так они наткнулись на ветхую беседку, возле которой стояла позеленевшая, советских времён, каменная статуя. Потом нашли глубокий заброшенный колодец. Затем попали во фруктовый сад, откуда мгновенно умчались, заслышав ворчание злой собаки.
Продравшись через колючие заросли дикой ажины, они очутились на заднем дворе небольшой лагерной больницы.
Они осторожно заглянули в окно и в одной из палат увидели незнакомого парня, который, скучая, лениво вертел в пальцах сигарету. Потом Амьер с Толькой по очереди перемахнули через ограду и направились вниз по тропинке.
Вскоре они очутились высоко над берегом моря. Слева громоздились изрезанные ущельями горы. Справа, посреди густого дубняка и липы, торчали остатки невысокой крепости.
Ребята остановились. Было очень жарко.
Торжественно гремел из-за пыльного кустарника мощный хор невидимых цикад.
Внизу плескалось море. А кругом - ни души.
- Это древняя крепость, - объяснил Амьер. - Давай, Толька, поищем, может, наткнёмся на что-нибудь старинное.
Искали они долго. Они нашли выцветшую сигаретную пачку, старую консервную банку, стоптанный ботинок и рыжий собачий хвост. Но ни старинных мечей, ни заржавленных шлемов, ни тяжёлых цепей, ни человечьих костей им не попалось.
Тогда, раздосадованные, они спустились вниз. Здесь, под стеной, меж колючей травы, они наткнулись на тёмное, пахнувшее сыростью отверстие.
Они остановились, раздумывая, как быть. Но в это время издалека, от лагеря, похожий отсюда на комариный писк, раздался сигнал к подъему.
Надо было уходить, но они решили вернуться сюда ещё раз, захватив верёвку, палку, свечку и зажигалку.
Полдороги они пробежали молча. Потом устали и пошли рядом.
- Амьер, - с любопытством спросил Толька, - вот ты всегда что-нибудь выдумываешь. А хотел бы ты быть настоящим старинным рыцарем? С мечом, со щитом, с орлом, в панцире?
- Нет, - ответил Амьер. - Я хотел бы быть не старинным, со щитом и с орлом, а теперешним, в бронежилете и с "Калашниковым" в руках. И чтобы американцы от страха тряслись - как только имя моё услышат.
Почта в этот день опоздала и пришла только к ужину.
Отмахиваясь от обступивших её подростков, Нина называла их по фамилиям, а то и просто по именам.
- Коля, - говорила она спокойным голосом. - Держи. Тебе, Мишаков, нет ничего. Тебе, Баранкин, письмо. И кто это тебе такие толстые письма пишет, интересно?
- Это мне брат из колхоза пишет, - громко отвечал Баранкин, крепко напирая плечом и протискиваясь сквозь толпу парней и девчонок.
Когда уже большинство разошлось, то подошёл Амьер и
спросил, нет ли письма ему. Письма не было. Он раздосадовано пихнул ногой урну - так, что та чуть не грохнулась, потом равнодушно засвистел и пошёл прочь, сбивая хлыстиком верхушки придорожной травы.
Натка Шегалова получила письмо из Ростова от подруги - от Светки.
Сразу после ужина весь санаторный отряд ушёл с Ниной на нижнюю площадку, где организовывались игры.
В просторных палатах и на широкой лужайке перед террасой стало необычно тихо и пусто.
Натка прошла к себе в комнату, распечатала письмо, из которого выпал пахнувший почему-то мужским одеколоном фотоснимок.
На фоне симпатичной "Тойоты" стояли, обнявшись, двое: подстриженная под мальчика Света и незнакомый Натке приятный молодой человек в костюме-"тройке" с галстуком. Снимок дышал уверенностью и довольством. День на снимке был солнечный. Вдалеке виднелись неясные серые громады новостроек и неизвестные Натке улицы чужого города.
Письмо было короткое. Светка писала, что жива, здорова. Что гостит у жениха Димы в Ростове. И вообще всё хорошо - устала во время сессии, но сейчас отдыхает и набирается сил, а перед началом занятий, когда приедет в Москву, обязательно позвонит подруге.
Натка задумалась. Она с любопытством посмотрела ещё раз на молодого человека в костюме, на "Тойоту" и с досадой отодвинула фотоснимок, потому что она откровенно завидовала Светке.
В голове зашевелился рой самых разных идей и проектов, поэтому Натка решила спуститься к морю, чтобы хоть полчаса побыть наедине с собою и отдохнуть от всего, что её окружало в лагере.
- Шегалова, - крикнул ей кто-то, - тебя Алёша Николаев зачем-то ищет!
- Ещё чего! - отмахнулась Натка. - Что ему ночью надо? Там Нина осталась.
Темнота сгущалась. Натка дошла до тропинки - самого короткого пути вниз, но подумав, остановилась и просто села на камень. Она обхватила руками колени и смотрела вокруг. Сверху сияла луна и сверкали звёзды. Внизу чёрное в темноте море отражало блеск фонарей, расставленных вдоль пляжа. Натка почему-то вспомнила детство, родителей, вспомнила, как маленькой её привозили на море, и как любила она, сидя вот так же, поздно вечером, и глядя на чернеющие вдалеке волны, мечтать о том, какой же всё-таки будет потом её взрослая жизнь. И настолько печальной показалась ей сейчас эта безмолвная ностальгическая картина - как будто кусочек ожившего в темноте прошлого, настолько пустой представилась Натке её теперешняя жизнь, и настолько никому ненужной во всём этом огромном мире, показалась себе Натка, что захотелось уткнуться в колени и тихо, безутешно плакать...
Возвращаясь домой, Натка встретила одного из вожатых.
- Фёдор Константиныч тебя искал, - угрюмо сообщил он Натке. Зачем - не знаю.
"Что-нибудь случилось?" - с тревогой подумала Натка и круто свернула с дороги влево. Маленькие камешки с шорохом посыпались из-под её ног. Быстро перепрыгивая от куста к кусту, по ступенчатой тропинке она спустилась на лужайку.
Всё было тихо и спокойно. Она постояла, раздумывая, стоит ли идти в штаб лагеря или не стоит, и, решив, что всё равно уже поздно, и все спят, она тихонько прошла в коридор.
Прежде чем зайти к дежурной и узнать, в чём дело, она зашла к себе, чтобы ножом вынуть из сандалий набившиеся туда острые камешки. Не зажигая свет, она села на кровать. Одна из пряжек никак не расстегивалась, и Натка потянулась к выключателю. Но вдруг она вздрогнула и притихла: ей показалось, что в комнате она не одна.
Не решаясь пошевельнуться, Натка прислушалась и теперь, уже ясно расслышав чьё-то дыхание, поняла, что в комнате действительно кто-то спрятан. Она тихонько повернула выключатель.
Вспыхнул свет.
Она увидела, что у противоположной стены стоит раскладушка, а в ней крепко и спокойно спит всё та же и знакомая и незнакомая ей девочка. Всё та же смуглая, темноглазая Алика.
Всё это было очень неожиданно, а главное - совсем непонятно.
Свет ударил спящей Алике в лицо, и она заворочалась. Натка вытащила из тумбочки своё платье и накинула его поверх абажура.
Зашуршала дверь, и в комнату просунулось сонное лицо дежурной сестры.
- Ольга Тимофеевна, - полушёпотом спросила Натка, - кто это? Почему это?
- Это Алика, - равнодушно ответила дежурная. - Тебя весь вечер искали, искали. Тебе на столе записка.
Записка была от Алёши Николаева.
"Натка! - писал Алёша. - Это Алика. Её отец находится здесь в командировке. Он - большая и важная личность. Ты не сердись - мы поставили пока кровать к тебе, а завтра что-нибудь придумаем".
Возле кроватки стояла белая табуретка. На ней лежали: синие джинсы, голубая футболка, круглый камешек, картонная коробочка и цветная открытка, изображавшая море, пальмы и пляж.
"Большая и важная личность", - подумала Натка. - Интересно...." Она пожала плечами и потушила свет. На Алёшу Николаева Натка никогда не сердилась.
Взрыв в ресторане "Южный" случился полгода назад. Взрывное устройство, оставленное кем-то в мужском туалете ресторана, рвануло как раз тогда, когда вечер был в самом разгаре, и подогретая спиртным публика веселилась, ни ожидая ничего дурного. Тяжёлый удар - и внезапно обрушились стены, потолок обвалился на головы посетителей, многие из которых так и не успели ничего понять. Приехавшие спасатели потом вытаскивали из-под руин обугленные, обезображенные тела.
И всем было ясно, что теракт этот - дело рук чеченцев, хотя никто так и не взял на себя ответственность за случившееся.
Сергей Ганин, сидя в своём рабочем кабинете, на Старой Площади, читал сводки и показания информаторов. Он запросил все материалы, какие имелись о чеченских терактах на юге России за минувшие десять лет. В большинстве случаев виновных не нашли.
В последнее время всё чаще от информаторов поступали сведения о некой таинственной организации под названием "Тигры Кавказа", которая, будто бы, имеет самое прямое отношение к чеченским взрывам. Что это за "тигры" - предстояло разобраться Сергею.
И чем больше он просматривал материалы, тем яснее ему становилось: отсюда, из Москвы, ничего выяснить не удастся. Надо самому ехать в Сочи.
Сергей и раньше почти всегда брал Алику в служебные поездки. Они были очень привязаны друг к другу, и девочке нравилось ездить везде с отцом. Исключение Сергей делал только тогда, когда поездка казалась ему опасной.
Сейчас, если честно сказать, он сомневался, но Алика, услышав, что отец собирается в Сочи, так на него насела, что Сергей не смог устоять.
И, тем не менее, везде таскать девочку за собой, он не хотел. Проще казалось договориться с начальством местного детского лагеря - и чтобы Алика какое-то время провела там. А после - видно будет.
Но сначала Сергей показал ей Сочи - город, которого она ещё не видела. Они прошлись по Курортному проспекту, посмотрели Дендрарий, искупались в море.
А потом, когда Алика захотела есть, Сергей зачем-то потащил её в какой-то маленький ресторанчик, довольно далеко от центра. Алика понять не могла, для чего понадобилось разыскивать именно этот, ничем не примечательный ресторан.
К тому же, ресторан оказался закрытым. Вывеска по прежнему висела, но в здании, судя по всему, шёл капитальный ремонт. А внутри ещё виднелись следы когда-то отбушевавшего здесь пожара.
- Очень жаль, - сказал Сергей. - А десять лет назад, когда я обедал здесь - это был лучший ресторан в городе.
И они, чтобы не ходить опять куда-нибудь далеко, зашли в соседний.