- Питер ван Траммель? - в голосе служанки скрежетала неприязнь. - Хозяин не велел пускать вас.
Молодой человек в дорожном плаще с большим кофром в руке и мольбертом на плече растерянно смотрел на женщину. Лицо той, узкое и худое, белело в дверном проеме. Рот казался прорезанным острой бритвой и открывался нехотя.
- Не велено, - повторила она. Дубовая створка медленно закрылась, отделяя Питера от той, которая стала для него путеводной звездой в далеких чужих краях. Он объездил всю Германию и Северную Италию, но Анна, Анна Ритцель ждала его тут, в родном городке, отгороженном от прожорливого моря крепкими плотинами и дамбами.
- Но почему? - растерянно спросил он у запертой двери.
- Почему? - обернулся он к мартовским деревьям, голые черные ветки которых на фоне бледного неба образовывали прихотливый узор.
Отойдя от дома, все окна которого были закрыты плотными шторами, Питер направился вдоль улицы. Надо отыскать какую-нибудь недорогую гостиницу, чтобы было где отдохнуть с дороги. Сложить вещи в углу и хотя бы немного поспать. Но когда он наконец оказался в узкой комнате со скрипучей кроватью и жестяным кувшином на ободранном умывальнике, мысль об отдыхе показалась нелепой. Он ехал к Анне, он вернулся, как обещал ей три года назад.
Приведя одежду в порядок и смыв с лица дорожную пыль, Питер ван Траммель вновь вышел в прохладный весенний воздух. Из пекарни Яна Хеельса пахло сдобными булочками, полосатая кошка сидела на низком заборчике и кричали вечные галки, гнездящиеся на городской ратуше.
- Погоди-ка, дружок, - ухватил он за плечо пробегавшего мимо мальчишку лет десяти. - Хочешь заработать монетку?
Питер пошарил в кармане и достал серебряный гульден - меньше не нашлось, но экономить он и не собирался.
- Хочу! - прищурился мальчик и даже одернул короткий сюртучок, показывая, что вполне достоин такой значительной награды. Его бледное личико выражало готовность выполнить любое поручение хмурого длинноволосого господина.
- Тогда беги к дому Виллема Ритцеля и передай его дочери Анне, что приехал Питер. Она поймет. Передай, что я буду ждать её на городской площади в галантерейной лавке. Нет, лучше в аптеке, за столиком у окна.
- Да! - Питер нетерпеливо притопнул башмаком из толстой кожи.
- Это невозможно, господин. В доме Виллема Ритцеля больше нет его дочери Анны.
- Как нет?
Он пытался понять, что кроется за этими словами. Анна уехала? Или вышла замуж? В последнее верить не хотелось - девушка обещала ждать его возвращения, клялась, что любит только его, Питера. И вот...
- Нет, господин. Анна Ритцель умерла больше года назад. Теперь её дом на городском кладбище.
Мальчик смотрел на него глазами цвета весеннего неба. В них не было ни сочувствия, ни волнения, только сожаление об упущенной возможности заработать.
- На городском кладбище... - повторил звонкий голосок.
***
К трем часам ночи Нюшины глаза обычно уставали от монитора настолько, что продолжать работу становилось невозможно и приходилось ложиться спать.
Она сохранила файл, выключила компьютер и, прихватив недоеденное яблоко, отправилась принимать душ.
Дом спал. Огромный особняк её отца, так и не ставший ей родным - за исключением её собственной комнаты и, пожалуй, оранжереи. Да и как могут стать родными такие хоромы для девчонки, которая до пятнадцати лет и не знала, что у неё есть, оказывается, родной отец?
Она поморщилась и отгрызла кусок от уже покрывшегося ржавым налетом яблочного бока. Сразу же вспомнилось: "Яблоки очень полезны для здоровья своим железом и витаминами". Эта сакральная истина произносилась тягучим голосом бабы Насти. Ну, с витаминами понятно, а вот железо её всегда интриговало - для чего оно нужно самой обычной девочке? Наверное, для крепости мускулов - чтобы давать отпор драчливым мальчишкам во дворе.
Хорошо бы сейчас вернуться в раннее утро той, доотцовской жизни, выбежать под солнечные лучи, разбрызгивая лужи резиновыми сапогами, купить в магазине на углу "нарезной" батон и литровый пакет молока, а потом - на целый день свободна. Можно поехать на пляж, можно заработать немного денег расклейкой рекламы, а можно сидеть у Ритки и шить из тряпья наряды куклам. Иногда из старых платьев Риткиной мамы удавалось и себе выкроить юбчонку или кофточку. И это считалось не "с чужого плеча", это было можно.
После душа, завернувшись в халат, она вернулась к себе.
В очередной раз подумала, что надо бы выбросить подаренные мачехой духи. А ещё лучше - отдать кому-нибудь из девчонок в институте. Наверняка будут в восторге. Да, надо сделать это поскорее - приторный запах просачивался даже сквозь притертую пробку и неприятным чужаком блуждал в её неприкосновенном мире. Или ей это казалось?
Конечно, казалось.
Она уснула не сразу - ещё некоторое время читала, постепенно теряя нить сюжета, переставая понимать значение слов и перетекая куда-то в иной мир.
Огромный вороной жеребец резко всхрапнул и встал на дабы, норовя сбросить распластавшуюся на его спине хрупкую девчоночью фигурку. Но всадница, натянув недоуздок и прижавшись щекой к стриженой гриве, сумела удержаться, и в момент, когда конь уже опускал передние ноги, ловким ударом пяток послала его в галоп.
Она скакала по мелководью излучины реки, звонко смеялась, и солнце брызгами рассыпалось под лошадиными копытами.
Это был сон.
Нюша поежилась под одеялом, которое кололось даже через пододеяльник, проснулась и поняла, что уже наступило утро. За окном шумел дождь, было хорошо видно, как вздрагивают под ударами капель тополиные листья. Пахло мокрой зеленью и землей. На цыпочках она подбежала к окну и остановилась, прижавшись лбом к стеклу. Унылый серый двор, покосившиеся качели и бетонные плитки вокруг цветников с петушками и маргаритками. Драный резиновый мяч в луже. Неинтересно.
Сонечка и Ритка ещё спали. Соня разметалась по кровати, и блаженно улыбалась во сне. Ритка, наоборот, закуталась в одеяло с головой, и только остренький носик торчал наружу.
Большая лысая кукла, сидевшая на стуле у противоположной стены, таращилась на Нюшу ярко-голубыми глазами. Зябко поведя лопатками под ситцевой ночнушкой, она вернулась в тепло постели и решила, что уже не уснет. Но лежать с закрытыми глазами, слушать стук капель по подоконнику и принюхиваться к запаху макаронной запеканки, потянувшемуся из-под двери, было удивительно приятно. Улыбаться, вспоминая сон, снова погружаться в радость солнечных брызг, в летящий навстречу теплый ветер.
Разбудила её Сонечка, уже застелившая свою кровать и собиравшаяся чистить зубы. Она стащила с Нюши одеяло и потребовала присоединиться к ней. А Ритка уже умчалась, привычно роняя на ходу то пасту, то полотенце.
Дождь ещё не прекратился, но капли падали совсем редко и их медленная чечетка была отчетливо слышна в приглушенных звуках просыпающегося Дома.
Завтрак прошел, как обычно, - Мостов ныл, выклянчивая у тети Дуси вторую добавку, младшая Лялька опрокинула на себя компот, а Вася и Рыжик, пинаясь под столом, спорили о том, кто круче - Брюс Ли или Джеки Чан. И сумрачное утро за окном не могло испортить тихую радость оттого, что сегодня ещё до обеда у неё начнется новая и совершенно счастливая жизнь. Она задумчиво выловила со дна стакана две разваренные абрикосины, выплюнула косточки и улыбнулась.
Так, улыбаясь, она и открыла глаза.
Это тоже был сон.
За окном дождя не было, а уже вовсю светило солнце. И нужно было вставать и отправляться сдавать курсовой, который она сделала ещё позавчера.
Разбудил её стук.
- Анна, - послышался из-за двери голос отца. Он всегда называл её Анной, считая имя Нюша деревенским. - Анна, я бы хотел до отъезда поговорить с тобой.
Она вылезла из-под невесомо-пухлого одеяла и зевнула. Потом надела желтый сарафан и спустилась в столовую. Мачехи и Ирмы не было - они ещё спали.
Часы показывали половину восьмого.
Отец сидел за большим овальным столом и завтракал в одиночестве. Когда Нюша вошла, он как раз с глубоким вздохом отставил в сторону блюдечко из-под тертой моркови, которую обязан был есть каждое утро. Горничная Варя внесла маленький сотейник со шкварчащим омлетом. Вот так - и волки сыты, то бишь морковка съедена, и овцы целы - пока мачеха не проснулась, можно согрешить и съесть вредный омлет с беконом и грибами.
- Мне кофе и йогурт, пожалуйста, - попросила Нюша.
- Есть ещё горячие творожные пончики, - сообщила Варя. - С апельсиновым джемом.
Но пончиков не хотелось. Самым обидным в её взрослении оказалось то, что те вкусности, которые казались счастьем, когда она жила в детском доме и у бабы Насти, почему-то перестали радовать. К одежде она всегда относилась довольно равнодушно, а вот полакомиться любила. Когда-то любила.
- Ты опять допоздна занималась? - в голосе отца звучала искренняя забота и беспокойство. - Малыш, от тебя одни глаза остались. Разве так можно?
- Ничего, сессию сдам и отосплюсь, - беззаботно отмахнулась она. - Ты надолго уезжаешь?
- Пока точно не знаю. Недели на две. И вот что... Раз уж ты не хочешь ездить в студию к Серафимову, я договорился с ним иначе. Сможешь позировать ему по часу в день в нашей оранжерее?
Нюша едва не подавилась йогуртом.
- Папа...
- Анна, я редко прошу тебя о чем-либо.
- Хорошо, - вздохнула девушка. - Но только по одному часу в день. Мне ещё к экзаменам готовиться.
- Будешь позировать с учебником, - улыбнулся отец и встал из-за стола.
Её до сих пор восхищало и пугало то, что у неё такой отец - большой, сильный, красивый. И молодой. Игорю Глебовичу Тропинину было всего сорок лет. И оба они, и отец и дочь, за четыре года так и не смогли привыкнуть к мысли, что они есть друг у друга.
- Мне пора.
Он наклонился и чмокнул Нюшу в щеку.
- Поедешь со мной или позже?
- Позже, - вздохнула она. - Мне на кафедру к одиннадцати.
Когда стихли звуки шагов, она вздохнула. Нелепая идея отца иметь в доме портреты всех членов семьи, и непременно кисти Петра Серафимова, не вызывала у неё энтузиазма. Этот художник казался ей модным снобом. Пусть и не бесталанным, но циничным и пустоватым. Во всяком случае, уже готовые портреты мачехи и Ирмы, повешенные в библиотеке, были лишь холодными, хорошо декорированными оболочками. Жизни в них не ощущалось ни на грош. Странно, что отец этого не замечает.
Или замечает?
Но раз хочет, пусть, ей не жалко. В сущности, это пустяк. Серафимов пишет портрет за месяц, максимум за два, хотя портрет Игоря Глебовича Тропинина и за полгода все ещё не закончен. Наверное, потому что отцу удавалось ездить в студию к художнику не каждый день.
Послышался топот, в столовую влетела Ирма. Она, как всегда, куда-то опаздывала, торопилась, обжигалась чаем с молоком, давилась творогом. Нюша ничего не имела против сестры, но близких отношений между ними не было и в помине - обычное соседство.
Отставив чашку, она пожелала приятного аппетита и отправилась к себе - нужно было распечатать пояснительную записку и упаковать её вместе с чертежами в скоросшиватель.
День обещал быть самым обычным.
***
В гостиницу Питер вернулся словно в полусне. Лег ничком на кровать и пролежал так до позднего вечера.
Потом встал и долго сидел, не зажигая лампу.
В то, что на этом свете больше не увидит светловолосую белокожую девушку с прозрачными серо-голубыми глазами, поверить он не мог. Проехать столько стран и городов, работать почти без сна, нанося на холсты мазок за мазком - лица взрослых, детей, стариков, соглашаясь писать портреты некрасивых плоскогрудых девиц и оплывших бюргеров... И все только ради того, чтобы однажды вернуться в этот городок с кошельком, туг набитым золотом, купить дом с садом, повесить в саду качели. Там, под деревьями играли бы дети, таская за лапы толстого рыжего щенка, а Анна смеялась бы своим чудесным, похожим на звон колокольчика смехом.
Ничего этого не будет.
Рассвет застал его около окна. В молочном тумане таяла картина сада с играющими детьми, тонул смех любимой, пропадал он сам.
Чтобы остановить это медленное поглощение, Питер подошел к сложенному мольберту и раскрыл его. Там, под фанерной крышкой было несколько подрамников с чистыми, загрунтованными впрок холстами и один - с пейзажем. Его художник прислонил к стене и стал пристально разглядывать. Не кудрявые зеленые деревья и неширокую реку со старой пристанью, а девушку в полосатом платье, сидящую возле воды на перевернутой лодке.
Вспомнился тот самый день, когда он решил написать эту картину.
Вообще-то, состоятельный торговец Виллем Ритцель заказал молодому живописцу портрет своей старшей дочери Анны, и портрет этот был уже почти готов. Он и сейчас, наверное, где-то там, смотрит со стены в доме с зашторенными окнами. В уголках губ девушки блуждает легкая улыбка, а глаза почему-то печальны. Неужели она знала, предчувствовала, что придется так рано уйти?
Нет, Анна всегда была веселой и жизнерадостной. И танцевать любила...
Тогда они пришли на берег реки посмотреть на закат. И он сказал, что хотел бы... хотел бы нарисовать её именно такую, с забранными под белый чепец волосами, в легком платье в бело-синюю полоску. Вообще-то он хотел совсем другого - поцеловать Анну и никогда с ней не расставаться, но и сам понимал, что Виллем Ритцель не отдаст руку дочери нищему.
Так что когда и портрет, и картина с лодкой и рекой были закончены, он попросил Анну только об одном - дать ему два-три года, на то, чтобы заработать денег.
Она ответила "да" и они поцеловались - в первый и последний раз. Наутро Питер уехал.
***
Она не думала, что этот час, который она теперь была обязана проводить в оранжерее, сидя в плетеном кресле, превратится в настоящую пытку.
Портретист Серафимов оказался не только циником, но и весьма неприятным в общении человеком. Хотя какое это общение - пара сказанных при знакомстве фраз, а затем она превратилась для него в нечто вроде умерщвленной с помощью эфира бабочки. И не в редкий экзотический экземпляр, а в обычную бесцветную моль. Он смотрел на неё ленивым снисходительным взглядом и одновременно наносил на холст вначале рисунок углем, затем подмалевок - мазок за мазком.
С таким непревзойденным равнодушием рисуют натюрморты, составленные из гипсового конуса и шара.
Часы, зачем-то повешенные на стене оранжереи, показывали, сколько минут мучений ей ещё осталось.
Петр Серафимов был хорош собой. Именно так - бывают мужчины, о которых иначе не скажешь. Обычно это брюнеты с выразительными темными глазами, снисходительным разрезом губ, смуглой кожей и широкими сильными плечами. Они прекрасно знают, какое впечатление производят и убеждены, что любая девица кинется в их постель, достаточно лишь подмигнуть.
И только они решают, кому стоит подмигнуть, а кто должен только мечтать об этом.
Анна Тропинина относилась ко второй категории, и это ей дали понять сразу. Ей было бы на это глубоко плевать, если бы не этот постоянно обшаривающий её лицо и фигуру взгляд. И откровенно читаемая в нем мысль: "Как бы изобразить это пустое место покрасивее?"
Чуть позже Нюша научилась абстрагироваться - брала с собой не учебник, а книгу - детектив.
Во второй раз Серафимов заговорил с ней после четвертого или пятого сеанса. Он спросил:
- Ваш отец обмолвился, что собирает полотна Харламова. Нельзя ли на них взглянуть?
- Можно, конечно, - пожала плечами девушка. - Они в библиотеке. Я вас провожу.
Она до сих пор не понимала, зачем отец, приступая несколько лет назад к постройке дома, захотел иметь такое большое помещение для книг. Наверное, у него, сына учительницы и инженера, аристократичность была связана именно с такими интерьерами в викторианском стиле - с высокими шкафами, бронзовыми лампами и темным паркетом.
Картины появились позже. Вначале - небольшой эскиз Юона, купленный на каком-то благотворительном аукционе. Эскиз был ученическим и выглядел на стене сиротливо и довольно убого.
Но именно после этого Игорь Тропинин решил, что неплохо бы собрать настоящую коллекцию художественных произведений. Хотя бы для выгодного вложения капитала. Подошел он к вопросу, как обычно, опираясь исключительно на собственный вкус и точный расчет. Поэтому вначале он решил, что это будет именно русский художник, желательно девятнадцатого века и пейзажист. А затем, после нескольких консультаций с искусствоведами, остановился на Саврасове и Харламове. Имя Саврасова было слишком известным, так что приобрести его полотна было сложно, а вот Харламов только начинал приобретать славу.
Нюша особых чувств к пейзажной живописи не испытывала, но картины Ивана Харламова ей понравились - была в них особая прозрачность и даже чувственность. Особенно в первых пяти полотнах, которые отец купил на аукционе. Потом привезли ещё три, а потом сразу восемь.
Итого, девятнадцать. Размером от довольно больших, примерно метр двадцать на восемьдесят до совсем маленьких, меньше листа формата А3.
И три картины Саврасова, приобретенные через крупный антикварный салон.
Нюша уже решила для себя, что если в доме случится пожар, то первое, что она постарается вынести, будет именно Харламов. Несмотря ни на какую страховку.
Она вынесет "Старицу".
Войдя в библиотеку, девушка не подошла к картине, ждала, пока Серафимов по очереди рассматривал все полотна. И ощутила легкий укол ревности, когда он остановился перед этим небольшим пейзажем. Не просто остановился, он рассматривал его под разными углами, а потом, спросив разрешения, снял со стены и поднес к окну. В косо падающих лучах солнца картина вдруг как-то потускнела, словно подернулась флером.
- Странно, - пробормотал художник. - Кто атрибутировал?
Нюша в ответ пожала плечами. Она даже не помнила, когда именно отец купил этот пейзаж. Кажется, он был в последней партии - один из восьми. Она очаровалась им не сразу, просто однажды присмотрелась и словно погрузилась в этот пахнущий речной тиной и подгнившим деревом мир.
- Наверное, экспертизу делали в салоне, - подумав, решила она. - Перед продажей.
- Интересно... - Серафимов протянул это так, что она невольно насторожилась. - Очень интересно. Но я - не специалист.
- С картиной что-то не так? - насторожилась Нюша.
- Не знаю, но мне кажется, что часть полотна записана позже. Посмотрите, фактура краски немного отличается.
Он повернул холст, и в лучах света девушка тоже увидела разницу - более гладкая лессировка и даже небольшое утолщение красочного слоя. При обычном освещении под слоем лака это было незаметно, и только если вот так покрутить и присмотреться...
- И что это значит?
Задавать вопросы, стоя вот так, близко к нему было сложно, и Нюша старалась, чтобы её голос звучал равнодушно.
- Все, что угодно. От ничего - просто Харламов мог переписать не понравившийся ему передний план - до того, что это вовсе не Харламов, и под этим пятном скрыто то, что изобличает подделку. Но чтобы дать ответ на этот вопрос, нужно, чтобы картину посмотрели специалисты.
- Они сотрут отсюда краски?! - испугалась девушка.
- Совсем не обязательно, - он снисходительно усмехнулся. - Есть такая штука, как рентгеновский аппарат. Вначале картину просто просветят, глянут, что там. Если хотите, могу посоветовать неплохого реставратора. Или лучше дождаться возвращения Игоря Глебовича?
Нюша уловила в его словах пренебрежение: папенькина дочка, которая не может принять решение самостоятельно.
- Это необязательно, - сухо ответила она. - Мне бы хотелось, чтобы картину посмотрели как можно скорее.
- Тогда я попрошу Гриценко связаться с вами, - пародируя её сухость, процедил художник. А на сегодня разрешите откланяться.
Когда он ушел, девушка ещё долго стояла, держа в руках довольно увесистую раму. Вблизи пейзаж терял своё очарование, становился плоским и мертвым. И перевернутая лодка на переднем плане превращалась всего лишь в серо-рыжие полосы, и вода теряла таинственную глубину. С обратной стороны холст и вовсе выглядел жухлым и потрепанным, как и положено старой вещи.
Нюша решительно вернула картину на место и пошла к себе. Нужно было заниматься, но сосредоточиться она не могла.
Странно, что отец не звонит. Мобильный телефон отключен, но так он делал и раньше, когда ездил на важные встречи. Но тогда он включал его хотя бы поздно вечером. Мачеха сказала, что у него есть причины не давать возможность определить, где он сейчас.
Ничего, он скоро вернется.
Жутковато ощущать себя связанной в этом мире всего лишь с одним человеком, но она привыкла. Вначале была баба Настя, потом отец. Будет и кто-то ещё, потом, позже. Или не будет - как получится. Год назад отец намекал ей на брак с Никитой Разумовым, сыном своего партнера. Но Никита ей не нравился совершенно - на уме у него были только дорогие машины и ночные клубы. Типичный мальчик-мажор, которому с "синим чулком", как называли Нюшу за глаза в компании таких же "мажоров" и поговорить не о чем.
Она вздохнула и, открыв графическую программу, принялась рисовать - почти бездумно создавая эфемерные образы и тут же стирая их. Или оставляя.
Спустя несколько минут на экране монитора серебристая фигура с острыми крыльями плыла по золотому небу.
Нет, не то. Слишком банально.
***
- Ну и что ты хочешь? - старуха смотрела на Питера недобрым взглядом. - Твоя Анна умерла, и вернуть её не может никто, даже он.
Она подняла вверх глаза и замолчала.
- Я хочу знать, как она умерла. Отчего прервалась её жизнь и кто виноват в этой смерти.
- А почему ты не спросил у её родных, у соседей.
- Отец Анны не желает со мной говорить, а соседи... Городок маленький, все всех знают. Но тут какая-то чертовщина. Одни говорят, что у девушки была чахотка, другие, что она сама убила себя, а третьи только крестятся.
- И поэтому ты решился прийти в дом старой ведьмы?
Питер отвел глаза. Ему говорили, что старуха, если её хорошо попросить и хорошо заплатить, способна сделать многое. И дом её, в глубине пусть и небольшого, но настоящего леса был полон таинственных предметов, сухих трав и склянок. Пегая собака сторожила вход, а за оградой пасся огромный черный козел.
- Да, - резко ответил он и положил на стол замшевый кошель, тяжело звякнувший серебром.
- Хорошо, - кивнула старуха. Была она в темном платье, а на голове вместо привычного фламандского чепца темная ажурная шаль. - Но мне нужно хоть что-нибудь из вещей твоей Анны.
Питер достал из кармана расшитый незабудками шелковый платок. Больше у него ничего не было. Да и этот платок он присвоил украдкой, чтобы хотя бы малая частица его любимой сопровождала его в скитаниях.
Старуха опустилась в деревянное кресло с прямой спинкой и пожила ладонь на платок. Закрыв глаза, она несколько минут молчала, а после покачала головой:
- Нет, этого мало. Я не могу её почувствовать. Есть ли у тебя что-то ещё?
Художник растерянно развел руками.
- Только картина.
- Покажи мне эту картину...
Голос старой колдуньи звучал глухо, а окна дома потемнели от подступающей грозы.
***
- Фальшак, - буркнул тощий ушастый мужик неопределенного возраста, с неудовольствием глядя на картину. - Фальшак во всей красе.
- Что это значит? - растерянно спросила Нюша. - Сегодня она осталась дома, потому что с утра позвонил тот самый, обещанный Серафимовым реставратор и сообщил, что может приехать через час. Она тут же согласилось. Почему-то было важно узнать правду об этом пейзаже.
- Это значит, что подделан сей Харламов. Это совсем не он.
- А кто? И как можно подделать такой вот холст?
Она перевернула картину и показала её изнанку.
- Да очень просто. Берется престарелая картина - из тех, которыми запасники любого провинциального музея завалены, записывается подпись, если она есть, и какие-то детали, которые не соответствуют месту или времени. Иногда ещё правится чуток стиль, но обычно - самую малость. Потом ставится поддельная подпись, - он поцарапал ногтем в правом нижнем углу, где белилами было выведено "И. Харламовъ". А сверху - лачком-с. И готов шедевр. Хотя тут...
Он замолчал, вглядываясь в пейзаж. Нюша ждала.
- ...тут за подоснову работа неплохого мастера бралась. Из тех, кто славы не добился, но божий дар имел.
- Вы уверены? - Нюша была заинтригована.
- Стопудово. А то, что атрибутировали, так сейчас за баблосы и кикимору болотную Василисой Прекрасной атрибутируют. Остальные холсты тоже интересуют?
- Нет, пока только этот. Но Петр говорил, что надо вначале рентген сделать.
- Да тут и без рентгена все видно. - Ушастый Гриценко поскреб подбородок. - Хотите, прямо при вас покажу, что тут было?
Он смотрел на неё с превосходством профессионала. Или сомневался в том, что ей позволено распоряжаться такими дорогими вещами?
- Да, хочу,- твердо ответила девушка. - Сколько это будет стоить?
- Да фигня дело, пару сотен баксов возьму. И не сомневайтесь, если я неправ, полностью возмещу стоимость картинки. Только это не понадобится: если Коля Гриценко сказал "фальшак", значит, фальшак и есть.
Спустя час Нюша убедилась, что он был прав. Из притащенного с собой потрепанного саквояжа реставратор извлек склянки с растворителями и с помощью тампонов вначале размягчил, а потом аккуратно стер красочный слой на части лодки.
- Что это? - удивилась девушка, увидев бело-синий полосатый уголок, проступивший поверх старого дерева.
- А черт его знает... Похоже, одежда какая-то. Дальше снимать?
- Снимайте! - решилась она. - Я хочу видеть все остальное.
- Воля хозяйская, - ухмыльнулся Гриценко, взбалтывая маслянистую жидкость в пузырьке. Ну-с, посмотрим, кто тут в малиновом, то есть, полосатом жилете...
***
Старуха долго молчала, рассматривая сидящую на лодке девушку. Потом кивнула и быстрым движением руки, похожей на засохшую птичью лапку, сгребла со стола кошелек.
- Я скажу тебе все, - проскрипела она. - Но хочешь ли ты это знать? Подумай ещё раз.
- Да, я хочу знать, - резко и громко ответил Питер. - Когда я уезжал, Анна была полна сил и здоровья. И мне нужно понять, что или кто погубил её и разрушил моё счастье.
- Хорошо. Ты сам этого захотел. Но предупреждаю - о том, что увидишь, ты должен молчать до скончания своих дней, или проклятие падет на твою голову и головы твоих детей.
Питер Ван Траммель кивнул. Он был согласен на все.
Приготовления были недолгими. Первым делом старуха закрыла на окнах ставни и зажгла несколько свечей. Затем достала большое и глубокое оловянное блюдо и наполнила его до краев розовым вином, отчего по комнате распространился пряный, кружащий голову запах. Картина с изображением Анны Риттель была установлена за ним так, что отразилась в похожей на отшлифованный сердолик поверхности налитого вина.
Потом хозяйка ненадолго вышла куда-то и вернулась с деревянным гребнем, на зубьях которого чернели неопрятные клоки шерсти. "Козла вычесала" - понял художник. В другой руке она держала кружку с чем-то темным, похожим на деготь.
- Смотри и слушай, - велела колдунья Питеру.
Взяв в руку самую большую и толстую свечу, уже успевшую изрядно оплыть, она медленно повела ею над вином, рисуя стекающим воском силуэт. Вначале руку, затем туловище и ноги, потом ещё одну руку и, наконец - голову. К ней старуха прилепила снятую с гребня козлиную шерсть. Художник, замерев, следил за жутковатым действом.
За окном громыхнуло.
Пробормотав несколько слов на непонятном языке, ведьма взяла кружку и внутрь воскового силуэта полилась темная тягучая жидкость. Соединяясь с более светлым вином, она образовывала отвратительные завихрения, расползалась шевелящимися щупальцами.
Питер внезапно почувствовал тошноту - то, что старуха лила в блюдо, было кровью. Чьей? Но это было уже неважно, потому что отражение картины, восковой силуэт и окружающий полумрак, дрожащий от пламени свечей, вдруг соединились, образовав над столом едва заметную багровую фигуру.
От неожиданности он отпрянул, едва не опрокинув табурет.
Старуха мельком глянула на него, приложив скрюченный артритом палец к губам. Он замер, не в состоянии отвести взгляд от фигуры.
Это была женщина.
***
Тампон за тампоном, испачканные буро-зеленым складывались в пепельницу из опалового стекла. Тампон за тампоном... Кое-где приходилось пускать в ход крошечный острый мастихин. И вот наконец чужая запись убрана полностью. Теперь Нюша видела то, что скрывалось под нею. Вернее не то, а ту.
Это была женщина.
Юная девушка в длинном платье с широкой, собранной на таллии юбкой из белой в синюю полоску ткани. Тонкая легкая фигура, тонкие черты лица, светлые волосы, заправленные под полотняный чепчик. Она прогуливалась по берегу реки и присела на старую лодку, чтобы полюбоваться на воду. А художник, очарованный её красотой, решил сохранить эту мимолетную гармонию.
- Ну как, я был прав? - самодовольно спросил Гриценко. - Не наша это девица, поэтому и замазали. Малые голландцы все же подешевле будут, чем входящий в моду Харламов. Подпись смотреть будем?
Нюша молча кивнула.
И неважно было, что картина была подписана чужим именем. Сейчас, обретя настоящий вид, она стала ещё законченней и лучше.
- Я смотрю, вы совсем не расстроены? - реставратор, накрыв подпись марлей, пропитанной растворителем, хитро улыбнулся.
- Нет, - девушка покачала головой. - Меня волнует не модность художника...
- А что?
- Мне просто нравится этот пейзаж.
- Ну, теперь, это скорее жанровая картинка. Девица тут для автора явно важнее окружения. Смотрите сами.
Нюша посмотрела ещё раз и согласилась. Да, девушка тут явно - самое главное. Хотя никакой особой красоты в ней не заметно, обычный северный стебелек с бледным личиком и тонкими кистями рук. Хрупкая и нежная.
- Какой это примерно год? - спросила она.
- Не уверен, но на конец восемнадцатого века похоже. Если узнаем имя, можно будет поискать годы жизни художника.
Он стер последнее - фальшивую подпись на холсте. Но под ней была пустота. Автор не захотел оставить даже инициалы. Под такими картинами в музеях пишут "неизвестный художник".
- Если хотите заново лаком покрыть, я готов, - предложил реставратор. Но Нюша молча покачала головой. Потом она заплатила за работу и осталась в библиотеке - среди резких запахов химикатов, наедине с изменившейся картиной.
***
Питер вышел на крыльцо дома колдуньи, пошатываясь. Он все ещё не мог прийти в себя.
Так и не разразившаяся гроза стороной обходила лес, глухо ворчал гром, а дождь проливался где-то там, вдалеке.
Услышанное буквально раздавило его, ударило в самое сердце. Пока он ездил по городам и странам, чтобы заработать деньги на их с Анной будущий дом, жизнь его любимой была сломана и растоптана. Спустя почти два года после отъезда Питера ван Траммеля, Виллем Ритцель насильно выдал дочь замуж за богатого бюргера - жестокого и деспотичного вдовца. И спустя месяц Анна покончила с собой, не в состоянии вынести постоянные надругательства над своим телом и душой. Её нашли мертвой в воде около плотины.
Явившаяся ему тень любимой не назвала имени своего мучителя, но выяснить это не составит труда.
И отныне жизнь Питера будет посвящена только одному - мести.
Он отомстит, чего бы ему это не стоило.
***
- Аня, тебе папа не звонил? - поинтересовалась за ужином мачеха. Никогда раньше она подобных вопросов не задавала. Но и ситуация выглядела неординарно. Отец и раньше уезжал на неопределенное время, но регулярно звонил и сообщал, что с ним все в порядке. А тут - за десять дней ни одного звонка.
- Нет, - покачала Нюша головой.
- Мне тоже, - протянула Ирма.
- Сегодня приезжает Виктор, поживет у нас, мне так спокойнее.
- Кто такой Виктор? - удивилась Нюша.
- Брат твоего отца. Двоюродный. Разве ты с ним не знакома?
- Нет.
О том, что у неё есть дядя, она слышала впервые. Но двоюродные братья и сестры - совсем не то, что родные. Иногда они бывают совершенно чужими людьми и даже не знакомыми между собой. О своей семье отец рассказывал немного - родители были типичными советскими интеллигентами, всю жизнь работали и воспитывали единственного сына. И ушли практически в один год - оба от сердечной недостаточности, когда отец учился на последнем курсе института. Так что она видела только их фотографии.
А Нюше тогда уже исполнилось два года... Но тогда ни отца, ни бабушки с дедушкой у неё не было. И жила она в детском доме.
- Аня, ты что уснула? - отвлек её от воспоминаний вопрос мачехи.
- Нет, Римма Сергеевна, - улыбнулась она. - Просто задумалась. Не каждый день узнаешь о новых родственниках.
Не каждый. Впервые о том, что у неё есть бабушка, Нюша услышала, когда ей исполнилось восемь лет. К тому времени она уже перестала верить в то, что у неё появится родная мама, и лишь надеялась, как и многие, что придут новые, красивые и добрые родители. Но они не приходили. А если и приходили, то очень редко и не к ней.
Баба Настя оказалась на вид суровой, и разглядывала Нюшу, поджав губы. Но жить с ней оказалось легко: главная черта обретенной бабушки была - справедливость. Нашалила - не получишь сладкого, принесла двойку - телевизор вечером отменяется. А когда зареванная Нюша пришла из школы с огромным синяком под глазом и в разорванном фартуке, баба Настя не стала ругаться и ворчать, вытерла ей нос, велела приложить к синяку намоченное в холодной воде полотенце и принялась пришивать оторванный карман и лямку. И только потом выяснила, что подралась Нюша из-за того, что мальчишки в классе назвали её "приютской".
Усвоив, что "приютская" дерется лучше любого из них, пацаны перестали её донимать, и кое с кем из них она вскоре даже подружилась. Где они теперь - Славка и Маратик? А Серега до сих пор остается её верным оруженосцем. Правда, видятся они редко - не чаще раза в месяц.
- Ты сегодня в Москву едешь? - допивая какао, поинтересовалась Ирма. Вся она - пухленькая, белокожая, с трогательными голубыми глазами казалась ангелом, сошедшим с небес. Характер, правда, довольно истеричный и противоречивый, но могло бы быть и хуже. Могла вырасти настоящая стерва, а Ирма всего лишь изрядная лентяйка, больше всего любящая шоколад, красивых мальчиков и послеобеденный сон.
- Нет, - покачала головой Нюша. - Почти все экзамены сдала, а пересдать зачет Суздальцеву смогу только через неделю. И через три дня - теоретическая механика. Бр-р...
Нюша, глядя на неё, улыбнулась. Ну, белая плюшевая кошечка, и только.
- Я на конюшню, - сообщила она. - Если Серафимов приедет пораньше, развлеките его чем-нибудь.
Мачеха кивнула, а Ирма хихикнула - она была неравнодушна к душке-художнику и всячески пыталась привлечь его внимание. Хотя если это не удалось при написании портрета, то уж после... Но надежд сестрица все ещё не теряла.
Нюша вышла на нагретую утренним солнцем площадку перед домом. Отсюда открывался вид на уходящий к реке склон, поросший густой травой, в которой преобладал цветущий иван-чай. Малиново-зеленый ковер...
Сашка уже оседлал Голубчика. Крупный вороной конь с виду был страшен, но нравом обладал кротким и даже застенчивым. Нюша была уверена, что именно Голубчик и снился ей тогда, в детдоме... И то место, она давно нашла - излучина реки Вьюрки, песчаный пляж, мелкая вода, струящаяся над песчаным дном. Если замереть и не двигаться, то появляются стайки серых мальков, начинают доверчиво кружить у самых ног.
Она проскакала сквозь солнечные брызги, озорно присвистнув, и повернула к лесу. Конь шел размеренной крупной рысью. В воздухе разливалась нега, и утих ветер - чувствовалось, что будет дождь, может быть, и с грозой. Но пока небо не начало темнеть, и только над горизонтом поднимались кучевые облака.
Спохватилась Нюша, когда поняла, что заехала слишком далеко. В полном безветрии тучи стремительно сгущались над головой, и ничего не оставалось, как поворачивать обратно и мчаться во весь опор, карьером.
Голубчик не подвел, в распахнутые ворота они ворвались когда первые крупные капли зашлепали по дорожкам, а следом хлынул ливень - настоящий летний ливень. Всадница направила коня к дому - на то, чтобы ехать к конюшне времени уже не было - вода заливала глаза, а огненные зигзаги вспарывали небо. Хохоча, она спрыгнула с седла, шлепнула жеребца по мокрому крупу и бросилась под навес крыльца. Сообразительный Голубчик, взметнув хвост, поскакал за дом, к конюшне, где его ждал Сашка.
Она ещё обернулась, чтобы полюбоваться на низвергающиеся потоки дождевых струй, на ручейки, белые от осыпавшихся лепестков жасмина. Петр Серафимов, с изумлением наблюдавший за ней с застекленной террасы, остался незамеченным. И уже открыла входную дверь, держа наготове сухие полотенца, поспешившая навстречу Варя.
Вытирая лицо и волосы, Нюша сбросила сапоги и босиком прошлепала в гостиную. Замечательное ощущение пусть маленького, но приключения - в довольно однообразных буднях. Едва не налетев на идущего навстречу художника, она слегка опешила - совсем забыла о том, что он должен был приехать.
- Извините, - неловко пробормотала девушка и замолчала.
- Здравствуйте, Анна.
Он тоже умолк и только смотрел на неё - разгоряченные скачкой щеки, спутанные мокрые волосы.
- Что вы делаете? - возмутилась Нюша, когда, ухватив за локоть, Серафимов внезапно потащил её к окну. За стеклом полыхнула молния.
- Ничего, - его голос звучал невозмутимо. - Просто я думаю, что ваш портрет надо переделать. И это будет не обычный портрет, а фигура - верхом. Понимаете?
- Нет, - Нюша помотала головой. - Зачем?
- Затем, - он говорил с ней, как с упрямым ребенком. - Сегодня я увидел вас совсем иной, и понял, что так надо. Это будет отличная картина, уверяю вас - девушка на огромном черном жеребце под грозовым небом.
Она думала, закусив нижнюю губу. Серафимов был настолько непохож на обычного себя, насколько кипящая вода не похожа на кусок льда. И эта перемена настораживала и даже пугала. И все лишь из-за того, что он увидел, как она скачет под ливнем верхом на Голубчике? Хотя он художник, и для него такой необычный зрительный образ наверняка привлекателен. Или он просто устал от салонных портретов и хочет оттянуться на такой вот экспрессии.
- Вы не думайте, если Игорь Глебович захочет, чтобы я дописал первый вариант, я это сделаю. Но там ведь не вы... Поэтому я хочу написать нечто совсем иное. И - совершенно бесплатно.
Он заглянул ей в глаза - потемневшие, беспокойные.
- Мне лично все равно. Дело не в деньгах, сами понимаете. Отец хотел, чтобы был портрет, я обещала позировать.
- И вы надеялись вскоре избавиться от этой докуки? - проницательно улыбнулся Петр Серафимов. - Черт побери, а я ведь крайне редко прошу, чтобы мне позировали... Если честно, я уж и не помню, когда делал это в последний раз.
Ситуация становилась комичной. Больше всего Нюше хотелось показать художнику язык и сбежать. Пусть рисует, кого хочет, только не её.
Но вместо этого она вздохнула:
- Хорошо, пишите то, что считаете нужным. Час в день. Договорились?
- Тут мне бы надо сказать, что вы - странная девушка, ведь другие были бы рады позировать мне куда больше. Но мне почему-то кажется, что лучше промолчать.
Он отвернулся, чем-то довольный и, не дожидаясь ответа Нюши, отправился в оранжерею. Девушка пожала плечами и спросила у принесшей ей чашку горячего чаю Вари:
- Отец не звонил?
Получив отрицательный ответ, Нюша почувствовал, как усиливается её беспокойство. Отец никогда раньше так не делал. Что могло произойти? Придется звонить Сорочинскому.
Эта мысль вызывала у неё внутренний протест - заместитель отца внушал ей глубочайшую антипатию. Она старалась думать, что это не из-за того, каким взглядом окинул её этот холеный лысеющий блондин, когда она впервые появилась в этом доме. Отец тогда с гордостью высаживал её из машины, водитель доставал из багажника нехитрый багаж, а спускающийся навстречу по ступеням Олег Николаевич Сорочинский рассматривал новоявленную дочь шефа с брезгливой снисходительностью.
Да, Нюше было шестнадцать, и она прекрасно понимала, что дешевенький пуховик и ботинки из кожзама, которые она носила второй сезон, в сравнении с элегантным кашемиром и суперкостюмом из супербутика выглядят жалко. Но это была не просто демонстрация пренебрежения, но и заранее продуманная тактика: ты была ничем и останешься ничем. Это она поняла позже, а тогда просто выдержала этот взгляд. Она ещё с детдомовских времен привыкла держать удар.
Со временем все как-то сгладилось, и теперь, когда Нюше изредка приходилось присутствовать на мероприятиях, куда настойчиво тащил её отец, она ловила откровенно завистливые и оценивающие взгляды. Гадкий утенок во всей красе. И всего лишь потому, что умудрилась хорошо устроиться - такие папашки с неба не падают.