Писатель, критик, публицист. Правда, в писательстве он почти новичок - первый его роман "Мария Башкирцева" был опубликован в 1986 году (а на следующий год переиздан) и вызвал широкий читательский резонанс. Не исключено, что когда-нибудь эта вещь будет переведена на русский и латышский языки и тогда мы вместе с вами, уважаемый читатель, сможем лично познакомиться с этим произведением. А пока сообщаем: писатель работает над новым историческим романом "Фрески", повествующем о судьбе украинского художника Ивана Сидоровича Ижаневича. Наш гость - лауреат республиканской премии в области литературно-художественной критики имени Александра Белецкого. Его имя часто появляется в республиканской печати - перо публициста отдает на суд читателей не "гладкопись, не муторную "каллиграфию" мысли - нет, оно постоянно нащупывает наиболее чувствительные точки нашего бытия и активно воздействует на них. В предлагаемой беседе затрагиваются наболевшие проблемы перестройки в литературной, общественно-политической жизни Украины; высказываются суждения о честности и бесчестье, об истинных сторонниках и перевертышах процесса обновления.
- Михаил Федотович, по-моему, мы с вами не откроем Америки, если скажем, что к процессу перестройки каждый относится по-своему, так сказать, смотрит на нее со своего "бугорка". Однако, чем выше этот "бугорок", тем больше возможности заглянуть за "горизонт", предощутить всю сложность и всю привлекательность дальнейшего пути. Но вместе с тем даже с самого высокого "этажа" можно ничего не узреть, вернее, пожелать ничего не видеть - закрыть глаза или отвернуться в другую сторону.
- Недавно у меня состоялся разговор со знакомым журналистом, которого я не видел несколько лет. Эрудит, человек начитанный, когда-то ходивший в "демократах". За его всезнайство мы прозвали его нтеллектозавром. Заговорили о литературе и, само собой разумеется, коснулись наиболее "взрывных" вещей - "Детей Арбата", "Ночевала тучка золотая" Анатолия Приставкина, "Белых одежд" Дудинцева и других произведений "оттепели". К моему удивлению, мой собеседник весьма скептически отозвался об этих публикациях и даже подчеркнул, что читать их он не собирается. Почему? Оказывается все очень просто и все очень сложно: по мнению моего собеседника, общество спасет не демократия, а твердость власти, железная, типа сталинской, диктатура. Свою теорию относительно "диктатуры" он аргументировал довольно "красноречивыми" ссылками на историю вообще и на европейскую историю, в частности. Передо мной стоял ярый сталинист, которому в год смерти Сталина было чуть больше пяти лет. Спрашивается, откуда у этого, в общем, неглупого человека взялась ностальгия по диктатуре? И не он один жаждет "реставрации" - мой родственник, офицер в отставке, тоже не представляет себе, как можно жить дальше "в угаре гласности и демократизации". Он убежден, что войну мы выиграли исключительно благодаря "сильной личности" и что обязательно "проиграем социализм" из-за никому не нужной либерализации и всеобщей вседозволенности. По его мнению, рот у людей должен быть на замке, а ключ от него в руках вождей. Видите, насколько "эффективно" поработал прежний пропагандистский аппарат, внедривший в умы людей надежность и непогрешимость "сильной личности". И самое страшное, что даже люди моего поколения (Слабошпицкому 42 года - прим. автора) и сейчас еще питаются этим ядом. И когда смотришь и слушаешь таких людей, то не очень-то веришь в перестройку, и она начинает казаться какой-то утопией...
- Кажется, Руссо сказал, что очень часто жалобы слабых рассматриваются как мятежный ропот. Так было и у нас в "иные эпохи". Сейчас же, хочется думать, тон задают люди совестливые, помнящие свои корни и желающие жить - пусть вас не смущает сей "высокий штиль" - во благо Отечества.
- Больше всего с высоких трибун "перестройничают" люди, получившие высокие посты во времена Брежнева и Черненко, то есть, именно в те времена, которые они сейчас очень решительно осуждают (хочешь-не хочешь, так надо, таковы сегодня правила хорошего тона, ибо те времена осуждает народ, партия). Эти "соловьи перестройки" так же решительно могут осуждать наш сегодняшний процесс демократизации нашего общества и перестройки, если (представим такую гипотетическую ситуацию), все пойдет вспять. Такой сорт людей умудряется держаться "на плаву" в любой социальной ситуации, поскольку блестяще владеет всеми приемами социальной мимикрии. Вот слушаю, например, бывших секретарей правления Союза писателей Украины В.Козаченко и А.Леваду. Один, оказывается, теперь пишет роман о голоде на Украине в 1932-1933 годах (Козаченко). А кто же тогда, как не он, был таким свирепым цензором подобных произведений в шестидесятые-семидесятые годы, кто был одним из ортодоксальнейших чиновников при литературе, под чьим руководством распинали за "очернение" нашей прекрасной действительности Григора Тютюнника, Евгена Гуцало, Лину Костенко, Романа Андрияшика, Романа Иванычука, Ивана Чендея? Кто говорил так: дескать, слава богу, что у нас нет всех этих Астафьевых и Распутиных - мы не знаем, куда девать нашего Тютюнника? Козаченко. Первый секретарь Союза писателей республики, член ЦК Компартии Украины, депутат Верховного Совета СССР. Его слово звучало тогда довольно убедительно. Но вы понимаете, что если это слово произносил человек с такими титулами, за ним следовало дело. Иногда черное дело. Другой (Левада), получавший орден за орденом, ратует за то, что пришло, наконец, время издать Владимира Винниченко, Миколу Хвылевого и всех прочих, насильно изъятых из литературы. Но ведь не забудется, что именно тот же Левада с этих же трибун в те благословенные для него времена метал громы и молнии в призрачные тени всех этих отлученных, расстрелянных, всех безвинных жертв кровавого террора берия-сталинской эпохи. До чего же легко меняют такие люди убеждения и взгляды, как модницы платья. Я категорически не верю, что им наконец открылась истина, что они перевоспитались - они просто привыкли всегда быть в первых рядах, на первых ролях, они пристроились к перестройке. Перестройка нужна им, как очередная кампания. Как, например, обсуждение "Малой земли" или как постановление о журналах "Звезда" и "Ленинград", или как собрания писателей, на которых единодушно осуждался "Доктор Живаго". Кстати, украинские писатели тогда написали коллективное письмо "ренегату" Пастернаку о его писаниях. Была, правда, в той акции одна абсурдная деталь - ни один из авторов письма "Доктора Живаго" не читал.
-Такие обсуждения-осуждения проводились не только на Украине.
- Но мы в этом смысле были "святее" самого Римского папы. Сейчас во многих республиках печатаются так называемые "сундучные" произведения, то есть те, которые во времена оные не могли быть опубликованы. Например, поэма О. Вациетиса "Воскресение вождя", которую на украинский язык перевел живущий в Риге украинский поэт Ю. Завгородний. У нас нет своих "Детей Арбата", "Котлована", своей "Тучки". А ведь подобная проза была бы подтверждением нашей гражданской и национальной взрослости. Но у нас на Украине все тютелька-в-тютельку соответствует потребе сановничества, гармонично сочетаясь с требованиями застоя.
Что касается украинской драматургии, то она начиналась и кончалась Корнейчуком. По его собственным словам, драматургия республики предстает в такой триаде: первый драматург - это Александр Корнейчук, второй - Корнейчук и третий - тоже Корнейчук. Когда голод 33-го года косил людей, драматурги, подобные Корнейчуку, показывали в своих пьесах оазисы, полные изобилия и "непримиримой" борьбы хорошего с еще более хорошим. Это был театр абсурда. Ионеско такое и не снилось... Разве подобный слащаво-розовый репертуар мог способствовать возрождению украинского театра - театра Л. Курбаса и М. Кулиша? Возвратился из Москвы когда-то лишенный на Украине работы режиссер Лесь Танюк (он работал в "Современнике") и поставил пьесу М. Шатрова "Диктатура совести". И что же из этого получилось? Его, то есть Танюка, снова чуть было не предали анафеме, и лишь благодаря помощи газеты "Советская культура" режиссера удалось защитить.
Перевертыши перестройки бьют себя пяткой в грудь и говорят, что пишут романы о самом черном периоде в истории Украины, то есть о голодоморе. Кстати, во времена В. Маланчука (секретаря ЦК КП Украины по идеологии) наша историография умалчивала о голоде на Украине, о его многомиллионных жертвах. При Маланчуке существовали "черные списки" авторов, которых нельзя было публиковать в открытой печати.Представляете, кто-то решил, что такого-то писателя или журналиста нельзя печатать. Еще задолго до нас один великий француз сказал: "Никто не имеет права ни на воздух, которым я дышу, ни на самую благородную функцию моего ума - способность самостоятельного суждения. Неужели я должен представлять другим заботу думать за меня?" Те списки, в шестидесятые годы, были во всех редакциях, и продолжалось это вопиющее беззаконие (если угодно, доносительство) до середины семидесятых. В списках был почти весь цвет украинской интеллигенции.
- Михаил Федотович, говоря о "сундучной литературе", вы не назвали произведение Олеся Гончара, его "Собор".
- Я предполагал, что вы спросите об этом... Дело в том, что этот роман был напечатан у нас в 1968 году. Но вы, наверное, не знаете другого: Олеся Гончара, после публикации "Собора", тут же одернули шахтеры, доярки, дворники... И, конечно же, партийные функционеры. Многие из тех и других эту книгу даже в руках не держали. Это был "трюк", чем-то напоминающий осуждение "Доктора Живаго". А ведь Гончар - это Гончар, маститый писатель, лауреат множества премий, фронтовик. Но, несмотря на это, и его решили приструнить, чтобы другим не повадно было писать подобное. К слову сказать, Гончар в своем романе впервые в нашей литературе определил тенденции народной "забывчивости", которые затем Айтматов назвал "манкуртизмом".
- Любая перестройка без ломки старого, без конфликтности - действительно утопия?
- Согласен, с диалектикой революционных подвижек нужно считаться. Но ведь уровень выражений должен соответствовать задачам, а так, что же получается - какая-то мышиная возня. Конечно, конфликты перестройки на каждом шагу, во многих словах и настроениях. Вот, например, на недавнейшем пленуме ЦК Компартии Украины председатель правления Союза журналистов республики М. Шибик разразился недовольством по поводу писательских тревог о национальной культуре и языке. Цитирую: "Некоторые писатели в последнее время увлекаются странным и не характерным для этого отряда интеллигенции жанром - жанром резолюции, еще и эпистолярией, да и тональность выступлений иногда проходит с надрывом, злой, выявляя односторонний подход, ограниченный и необъективный. Особенно это заметно, когда читаешь писательские публикации о языке. Да, вопрос существует и им надо заниматься вне всякого сомнения. Но удивляет эта тональность, этот подход, о котором я говорил. Они характерны для определенного круга литераторов, нашей интеллигенции и даже весьма влиятельных и высокоуважаемых мастеров, таких, например, как О. Гончар". Казалось бы, все ясно, "вопрос существует"... и им надо заниматься вне всякого сомнения". Но с чего предлагает начать им заниматься Шибик? А вот с чего: "Думаю, что такие принципиальные вопросы должны стать предметом внимательного, конструктивного и доброжелательного обсуждения с писателями в Центральном Комитетете, в крайнем случае, у секретаря ЦК Ельченко, или, возможно, и в Политбюро, тем более, что в данном случае речь идет о позиции некоторых членов ЦК из числа литераторов".(газета "Радьяньска Украина", за 26 января 1988 г.). Как видим, наш уважаемый оратор обеспокоен все-таки больше не существованием вопроса, а писательскими выступлениями о нем, их тональностью. Что же, а тональность, может быть, и не всегда ровная и спокойная, и уж, конечно, не торжественная, ибо не о великих свершениях говорим, а о великой беде. А Шибик предлагает вызвать писателей и объяснить им строго, указать и т. д. и т.п - испытанная методика времен застоя: "держать и не пущать". Вот о подобном, нашем "родном держимордстве", и говорил И. Драч на последнем писательском съезде. А что касается О. Гончара, который вызвал в душе Шибика такой ревнивый административный зуд, то - я уже говорил - его проучали и за "Собор", и ради острастки, чтобы другим неповадно было говорить суровую правду, ибо главное в таких делах - проучить, сломить лидера, до низов дело не дойдет - сами испугаются. Мне думается, что сегодня, когда имеется постановление ЦК республики по интернациональному воспитанию, и такой разговор в ЦК, куда "жаждет" послать Гончара" - опять на перевоспитаие! - Шибик, если он состоится, односторонним не будет. Реальное положение дел обязывает не только к укорам за тональность выступлений. Шибик предлагает решение вопроса в духе сталинского вождизма: вызвать встревоженных, строго указать им на недопустимость подобиных интерпретаций проблемы и - снять с повестки дня вопрос несмотря на то, что он остается в реальной действительности. Это махровая практика искания внутренних врагов там, где их пет, практика, o которой художественно ярко сказано в недавно опубликованной пьесе М. Шатрова "Дальше.. дальне... дальше!", практика, характерная для печально известного конца двадцатых годов: долой головы сомневающимся или инакомыслящим. Только - более современная, более угонченная. Можно многое сказать о подобной практике, можно сказать одно-единственное: она - безнравственна, открыто, демонстративно безнравственна во всей своей уродливой сути. Мой эстонский друг Юло Туулик в своем разговоре о национальных языках приводит строчки Тургенева о русском языке: "Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины - ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!". И Туулик абсолотно резонно замечает, что Тургенев эти взволнованные слова "обратил к единственно к яыку - к своей нравственной опоре в трудностях, сомнениях, в минуту кризиса, растеряности. Пусть в этих словах черпает силу и наше отношение к родному языку...". Мне понятны тревоги эстонского друга, ибо теми же тревогами объяты и мы на Украине.И не надо пугать вызовами на самый высокий уровень. Десятилетиями пугали и "распинали". Всему наступает конец. И страх тоже кончается. Боль иногда бывает сильнее любого страха.Если боль - уже не за себя, а за правду, совесть, за нравственность целого народа, нравственная природа которого подтачивалась многолетней эрозией.Ленин изучал генезис явления широким взглядом, охватывал весь эмпирический материал, свидетельствующий о реальности существования этого явления. Мы же себя называем ленинцами. Являемся ли мы ими, или только так называемся? Контрреволюция, по моему мнению, начинается там, где кончается правда и берет слово демагогия. Замаскированная контрреволюция - это регламентированная, подгримированная ложь. Элементарнейшие вещи, но время заставляет их повторять и повторять, ибо и чиновники, и солидные ученые, мужи из многочисленного корпуса представителей общественных наук, ретиво откликаясь на призывы "свыше", продуцировали множество разных глубокомысленных доктрин, цель которых - отнюдь не истина, а оправдание происходящего, камуфлирование истины, прививка, вызывающая нравственный, а значит, и социальный дальтонизм.
Правда - нравственный врачеватель общества. Правда - социальный идеал, глубоко выстраданный декабристами, народниками, Марксом, Лениным, Шевченко, Райнисом, латышскими красными стрелками и красным казачеством Украины, всеми лучшими сыновьями всего советского народа и других народов мира. Сейчас, кстати, с жадным вниманием смотрящих на нас, на перестройку нашего общества. Неужели же мы можем сегодня, как в годы правления Хрущева, вдруг остановиться и сказать: хватит правды, если перестройка, то - умеренная, гласность, но - частичная, до определенного уровня?! А потом опять сползем в такое же болото. Да это же катастрофа, еще глобальнее и страшнее Чернобыля! Это - не эффектная экстрема. Это - правда, продиктованная горьким опытом прошлого, за который общество дорого - до чего же дорого! - заплатило. Безвинные жертвы злой воли нам этого не простят.
Еще о текущем моменте перестройки. Кажется, у всех нас прошло состояние приятного шока, начавшееся сразу же после того, как в печати косяком пошли запрещенные раньше фамилии, когда сам воздух наполнился озоном демократизма. Честные, давно нужные народу слова с трибун, честные, потому убедительные слова, привлечение к ответу негодяев, несмотря на их социальный ранг. Всего этого мы устали ждать, а может быть, честно сознаться, уже и не ожидали, ибо радио, телевидение, газеты, высокие государственные деятели ежедневно вдалбливали нам в голову, что все у нас правильно, все по-ленински, что именно такая наша жизнь и есть социализм. К тому же - развитой. И вдруг - весна, оттепель, солнечные лучи надежд, вдруг можешь выйти на высокую трибуну и сказать "такое-такое", что еще вчера тебе за это было бы несдобровать... Эйфория, упоение.Но приятный шок кончился. Эйфория прошла. Появилась трезвая озабоченность, обеспокоенность, временами - недовольство: очень медленно, очень неуверенно все у нас переустраивается, торможение на каждом шагу - сознательное ли бессознательное, экономические противоречия, косность и агрессивность управленческого аппарата.Я все пытался сформулировать для себя "бегущий момент" перестройки, и вдруг, открыв первый номер "Нового мира", прочитал в статье Андрея Нуйкина "Идеал или интересы" такие на удивление емкие и точные слова: "Вторично в XX веке в России (и не только в России, но и во всей советской стране. - М. С.) сложилась любопытная ситуация своего рода "двоевластия", когда ни одна из сторон не готова пойти в решительное наступление и ждет своего часа, ограничиваясь отдельными вылазками в целях разведки. Очень наивно было бы с нашей стороны полагать, что бюрократия (как социальная сила) теряет сейчас время даром. Она, надо отдать ей должное, уже нащупывает наиболее уязвимые места перестройки и, не афишируя этого, тщательно закамуфлировав свои планы славословием в адрес объявленных "реформ, готовит широкое наступление. Да, если нас что-то и может остановить, вернуть процесс перестройки и демократизации, то - только могущественные бастионы нашей родной советской бюрократии.
- Интернациональное воспитание... Сегодня уже ни для кoгo не секрет, что это самое интернациональное воспитание "велось, мягко говоря, в ширпотребовском виде, без учета конкретного адресата". Им занимались подчас начетчики, люди без "больного сердца" за свою Родину, иногда это самoe интернациональное воспитание отдавалось на откуп аппаратчикам. Они владели кое-какими стереотипами внушения, но не более того - заигранная пластинка больше раздражает слух, нежели чарует. Мне кажется, что гласность и демократизация на какое-то время до боли обнажили наши упущения в этом важном деле, но они, хочу надеяться, и помогут справиться с ними. Ведь цель стоит благородная и великая: в большой семье народов должно царить согласие. Согласие равных.
- Здесь я хочу с вами немного поспорить. Интернациоальное воспитание - это не ликбез, не школьный урок. Это сама жизнь. А раз это жизнь, то значит она сильнее любого аппаратчика, ибо воплощает в себе народную культуру, письменность, язык, обычаи и другое. Правильно то, что начетчики бюрократы влияли - а порой разрушали - межнациональные связи, не допускали их сцепления, хотя никакого разумного объяснения их действиям я лично дать не могу.К моему великому сожалению, и сейчас пока радоваться особенно нечему. Многие из тех, кто культивировал застой, остались на своих местах. То есть, это те люди, которые пришли к власти путем умолчаний, компромиссов, того же сталинизма, брежневщины, процветавшие во времена застоя. Тогда они выкрикивали лозунги с трибун и теперь с тех же трибун надрывно призывают к перестройке. Министр культуры Украины, например, запрещает совершенно "некрамольную" вещь - пьесу белорусского драматурга А. Дударева "Рядовые". Никогда не ставился на Украине А. Вампилов, была запрещена демонстрация фильма "Зеркало" А. Тарковского, у нас не решилнсь показать и "Гараж" Э.Рязанова. Мы лишились лучших образцов русской культуры и искусства. Разве такая политика способствовала интернациональному воспитанию? Нас ущемляли и в своей национальной культуре. Недавно произошел прискорбный случай. В журнале "Украинский язык и литература в школе" была напечатана статья Гречанюка "День возвращения Миколы Хвылевого". Так вот, редактора журнала вызвал инструктор отдела науки ЦК КП Украины и спросил: почему, мол, вы взялись писать о репрессированных? Редактор возразил: Хвылевой никогда не был репрессирован, в 1933 году он покончил жизнь самоубийством. Вот вам пример знания своей истории.
В сфере духовной жизни повелевали одни запреты: например, на исследование истории средневековой Украины. Должен был появиться этно-психологический труд "Украинцы", но, увы, подписчики на протяжении 25 лет его ждут не дождутся. Дело доходило до абсурда: был запрещен термин "шестидесятники"...
- Что вы под этим словом подразумеваете?
- Я имею в виду поэтов, заявивших о себе в шестидесятые годы. В Латвии - это О. Вациетис, И. Зиедонис, М. Чаклайс и другие. На Украине - М. Винграновский, И. Драч, В. Коротич, П. Мовчан, Б. Олейник. Но параллельно с официальными "шестидесятниками", в другой стилистической манере, писали молодые поэты, которых критика отнесла к так называемой "киевской школе". Это - В. Голобородько, М. Воробьев. М. Григорив, В. Кордун. Этих поэтов не признавали и не печатали. В Латвии же поиску молодых поэтов дали зеленый свет - Л. Бриедису, У. Берзиньшу, Я. Рокпелнису, Ю. Хэлдсу, М Маевскису и другим. Я уверен, что латышская поэзия, не запретив "крыло" молодых поэтов, обогатилась, наша, - отринув новые голоса "киевской школы" в чем-то потеряла. Не найдя дороги в печать, тот же М. Григорив был рекомендован Союзом писателей Украины в Латвию, для изучения языка братского народа. И он выучил язык, перевел книгу И. Зиедониса "Цветные сказки", которая у нас не пошла. И знаете, почему? Как было сказано во внутренней рецензии, "Цветные сказки" "не подходят" для украинских детей. Мол, психология у них не та. Книга пролежала в издательстве более 15 лет, и только сейчас ей дан ход. Переводчик предложил также дайны - отдельную книжку, которая была "благополучно" утеряна в издательстве. Не приняли переводы стихов Э. Вевериса - узника фашистских концлагерей. В издательстве "Радянский писменнык" нашлась отговорка: печатаем, дескать, только живых поэтов. Рукопись стихов Э. Вевериса так же пропала "без вести". Сейчас, правда, кое-что из написанного М. Григоривым готовится к печати.
- И последний вопрос к вам, Михаил Федотович. Как вы себе представляете дальнейшее развитие перестроечных процессов в нашем обществе?
- Перестройка в области литературы - вернее, ее первые и довольно-таки еще робкие шаги в литературе - напечатанные рассказы Владимира Винниченко, без сомнения выдающегося писателя, а также художественно значительные произведения Миколы Хвылевого, Богдана Лепкого, Валериана Пидмогильного и других мастеров слова, чье творчество было совсем неизвестно вот уже нескольким поколениям людей. Есть реальная надежда, что появятся отдельными изданиями их произведения и многих других писателей (в годы культа личности в республике исчезло около 500 активно работающих литераторов). Это конкретная работа не только литературоведов и критиков, это работа для всех нас. И все мы, несомненно, сделали бы намного больше, если бы так много усилий не отдавали под "перестроечный" шумок элементарному сведению счетов. Грустно об этом говорить не у себя дома. Это - как бы выносить сор из избы во двор соседа. Но, мне кажется, подобные явления есть не только у нас, и поэтому говорить приходиться. Был на Украине секретарь Союза писателей республики и редактор журнала "Всесвiт" Виталий Коротич, поэт-шестидесятник: творческие взлеты, падения, критические разносы и премии...Но вот уехал Коротич из Киева в Москву редактировать журнал "Огонёк". Об "Огоньке", этом некогда убогом и провинциально сером журнальчике, заговорила вся страна. Казалось бы, можем гордиться: такого редактора дали всесоюзному журналу! Но вот Коротич в интервью для республиканской молодежной газеты высказал горькие слова о реальном положении дел в родной литературе: "На Украине на протяжении многих лет не появилось ни одного произведения, которое привлекло бы всенародное внимание и стало центром общественного интереса..." ("Молодь Украины", 7 января 1988 г.). И вот уже 21 января в "Литературной Украине" появляется коллективная статья группы писателей, слог которой, конечно же, - не слог изящной словесности: "Виталий Коротич, недавно уехавший из Киева, разумеется, как он сам говорит, не вследствие чернобыльской аварии и не из-за аппетита к "московской колбасе", поскольку колбасы ему хватало и в Киеве..." Дальше следует напоминание Коротичу о всех тех жертвах, которые понесла наша литература, и о тех премиях и наградах, которых он удостаивался в годы застоя. В жертвах он, конечно, ничем не виноват, а вот насчет премий - было дело, были иногда и компромиссы, как, кстати, и у остальных наших поэтов-"шестидесятников". Ни в коем случае не хочу быть адвокатом Коротича, не принадлежу к апологетам его поэзии, она оставляет меня равнодушной своей излишней рассудочностью. Меня во всей этой истории вот что удивило: три из четырех авторов письма - люди, довольно-таки обласканные благословенными для них временами застоя. Один (Александр Сизоненко) получил Государственную премию республики за цикл романов о войне нашего народа под доблестным руководством Сталина. Другой (Петро Осадчук), вот уже больше десяти лет пребывающий на посту секретаря киевской организации СП Украины, стал лауреатом республиканской комсомольской премии, автор нескольких томиков "избранного", кроме ежегодной обязательной в таком служебном положении новой книги стихов. Третий (Михайло Шевченко), тоже секретарь киевской организации СПУ, также получил комсомольскую премию, также не имеет никаких проблем с изданиями. И когда они сообща обвиняют Коротича: "Вы росли, как ребенок, который никогда ничего не ел, кроме... черной икры", - эти слова с таким же успехом проецируются на их - отнюдь ничем не драматические литературные и житейские - биографии. О таком факте, казалось бы, не нужно и упоминать, все это очень склочно н неприятно, но вот, что настораживает! - многие псевдозастрельщики перестройки, ничуть не поколебавшись, прибегают к испытанным приемам полемического каратэ со своими противниками, которые совсем не против перестройки, а даже - наоборот. Думаю, позиция редактируемого Коротичем "Огонька", публикуемые в нем материалы убеждают в этом лучше всего. А посему трудно понять причину подобных эскапад по указанному в коллективной статье адресу. Или можно понять так: давайте сводить старые счеты за счет перестройки, а потом, если нас спросят о подобных деяниях, ответим со святой наивностью: чего не наделаешь в перестроечном угаре?! Я думаю, подобные издержки сегодня есть не только в литературных делах, не только у нас.Стоит ли доказывать, какой вред они приносят общему делу?
Александр Ольбик.
Фото Леонида Гусева
Газета "Юрмала", Латвия,
18 февраля 1988 года.
P.S. Уважаемый Михаил Федотович, если вдруг этот текст попадется Вам на глаза, то, пожалуйста, дайте мне знать. Поразительная вещь: то, о чем мы с Вами толковали в 1988 году, вновь повторяется с точностью до хорошей копии...в 2014 году.