20 июля 1984 года, в пансионате "Лиелупе" состоялся импровизированный концерт Леонида Куравлева. Почему импровизированный? Наверное, по той причине, что этот знаменитый артист приехал в Юрмалу не с целью дать гастроль, а просто отдохнуть с семьей в одной из гостиниц Латсоветкурорта, а точнее - в Юрмале, в районе Асари. Но как в жизни бывает, узнав о его приезде, наиболее активные завклубами здравниц тут же ринулись к нему, чтобы уговорить дать концерт. Но больше всех повезло заведующей клубом пансионата Лиелупе Галине. Между прочим, очень красивой блондинке, которой вряд ли мог бы хоть в чем-то отказать любой мужчина. И вот я, ведомый этой самой Галиной, направился к нему за кулисы и был представлен этому замечательному актёру. Можно смело сказать, моему давнему кинокумиру. Он встал с кресла, запросто подал мне руку и я представился, назвав свою фамилию и газету. Он переспросил: "Как, как ваша фамилия?" Я повторил. Затем пояснил: хочу, мол, по просьбе многочисленных читателей газеты сделать с вами интервью...При этом я жутко волновался, что было естественно, ведь не каждый день приходится встречаться с такими знаменитостями. Наверное, мне еще мешал мой комплекс провинциала...А может, понимание ситуации: не совсем уместной, как бы ему навязанной...Но Куравлев, видимо, понимая моё смущение и нерешительность, очень внимательно выслушал моё блекотание и тут же определился: "Запишите мой телефон, - сказал он, - и завтра позвоните и обо всем договоримся". Когда он говорил эти приятные слова, я успел его рассмотреть: почти лысый, уже в возрасте, в серо-синем неброском костюме и синей рубашке без галстука, на ногах тупоносые, очень простые, башмаки. Вообще ничего примечательного в облике этого замечательного человека не было...И голос у него глуховатый, невыразительный. А каков он на экране!!! Э, полное перевоплощение, не оторвать глаз - наслаждение от игры, его неброского лицедейства...
Но вот нескладуха: когда он сказал о телефоне, куда я должен буду позвонить, оказалось, что я, журналист, не имею при себе ручки. Я стал панически искать глазами хоть что-то пишущее и какой-нибудь клочок бумаги...Помогла Галина и я записал номер телефона Куравлева: 45889. Затем он сказал: "Послушайте, что сейчас со сцены я буду говорить и, если чего-то не хватит, добавим потом".
Короче говоря, его выступление на сцене (которое продолжалось более полутора часов), я добросовестно записал на диктофон, а на следующий день съездил в публичную библиотеку, где и прочитал почти все, что было опубликовано о нем в газетах и журналах. Таким образом я был во всеоружии для написания интервью. И я его написал: восемь машинописных страниц. Сначала писал ручкой, затем, правя по ходу текст, напечатал его на машинке. И тут же позвонил Куравлеву, который, не желая попусту тратить время на лишние разговоры, попросил меня прочитать ему написанный мною текст. И я по телефону, несколько минут, декламировал свое изложение, а Куравлев, выслушав меня без единой реплики, принялся за "корректуру". Он оказался очень добросовестным редактором и внимательным слушателем. Больших правок не было, разве что относительно его учителя из ВГИКа, да некоторые уточнения насчет его знакомства и работы с Шукшиным. Детали. Но я самовольно вставил в текст один эпизод, связанный с Высоцким - о его сердечном приступе в Одессе, на съёмках кинофильма "Место встречи изменить нельзя". Эпизод этот я позаимствовал в свежем номере газеты "Труд", в изложении артиста Конкина.
О Леониде Куравлёве (еще до встречи с ним) у меня сложилось "высокое" мнение, как о скромном, доброжелательном человеке. Таким он мне и представился в ту нашу встречу и в разговоре по телефону. "Беседу" он одобрил, мы попрощались, а через несколько дней она появилась в газете "Советская молодежь"...
Интервью с Леонидом Куравлевым:
От великого до смешного...
ВСТРЕТИЛИСЬ мы на Рижском взморье, куда актер приехал из Каунаса после съемок в картине "Человек-невидимка". В этой экранизации романа Г. Уэллса роль мистера Томаса Марвела играет Леонид Куравлев.
Он снялся уже более чем в 130 фильмах. Но считает, что лишь в 25 из них смог наиболее полно реализовать свои творческие возможности. Читатели вряд ли согласятся со столь самокритичной оценкой труда, ибо каждый фильм с участием этого замечательного актера вызывает живой интерес.
- Леонид Вячеславович, можно вывести среднестатистическую цифру вашей "занятости" - 6,5 кинокартины в год. Как в таком случае вам удается совмещать сцену со съемочной площадкой?
- Я состою вместе с более чем 250 другими артистами в труппе театра-студии киноактера, принадлежащей "Мосфильму". В ней все, как в обычном драматическом театре - сцена, репертуар, технические службы. Правда, есть в работе студии и некоторая необычность, что ли: не все ее актеры играют на ее сцене. Парадоксально, но факт: ваш покорный слуга за 20 лет работы в театре-студии не выступил там ни разу. И чем больше проходит времени, тем большую испытываю робость перед сценой. В моем возрасте начинать с нуля поздно.. Впрочем, если меня перестанут снимать в кино, буду осваивать репертуар драматического театра...
- В нашей республике киноактера Леонида Куравлева любят и охотно идут "на него". А кого любят, о том хотят как можно больше знать. Как вы стали киноактером?
- В моей семье были рабочие, служащие, крестьяне, а вот артистов не было. Мечтал ли я об этой профессии с детства? Я учился в очень сильной школе - восемь учеников выпуска 1954 года закончили ее с золотой медалью. Мои же школьные успехи были не столь высоки... Поэтому свое желание стать актером я не афишировал, боялся - засмеют. И я помалкивал.
Но меня "обогнала" моя двоюродная сестра - после окончания десятилетки она решила поступать во ВГИК. Не прошла по конкурсу. А мне посоветовала: "Если боишься математики и химии, сдавай экзамены во ВГИК... Расскажешь стихотворение, басню, какой-нибудь отрывок из Шолохова". Я подумал, подумал и... решился.
Святая простота: думал, действительно так легко. А там на одно место претендовали, как минимум, сто человек. Конкурс я, разумеется, не прошел и, не очень разочарованный, вернулся домой. Устроился на завод. Через год - новая попытка "прорваться" в институт кинематографии. Поступил.
На курсе был в числе не очень заметных студентов. Особенно много неприятностей мне доставляло сценическое движение. Я был скован и неуклюж. Короче говоря, со второго меня отчислили за профнепригодность. Курс "восстал": "Куравлев, - доказывали ребята моему педагогу Борису Владимировичу Бибикову, - когда вас нет, творит настоящие чудеса. Он талантливый парень". А Бибиков свое: "Пусть ваш Куравлев творит чудеса при мне, тогда я в это поверю". А я не мог при нем раскрепоститься - видно, психологическая несовместимость мешала...
От полного изгнания из ВГИКа меня "спас" мой товарищ по курсу Борис Смирнов. Ему, как и мне, влепили двойку, только он в отличие от меня оказался более "предприимчивым". Он поехал домой к преподавателю и убедил-таки того исправить двойку на тройку. Но поскольку наш педагог был человеком справедливым, то заодно исправил и мою двойку. Таким образом, я был восстановлен в правах студента. Борис Смирнов сейчас работает театральным педагогом в Москве, написал даже книгу по сценическому движению.
Мой дебют в кино состоялся в картине "Мичман Панин", в которой я сыграл матроса Камушкина.
- Вы закончили ВГИК в 1960 году. Примерно в это же время начала восходить звезда Василия Макаровича Шукшина.
- Каждый человек творит свою судьбу сам, но вместе с тем я убежден, не без влияния других людей. Самым большим украшением моей творческой жизни была встреча с Шукшиным. А началась она с его дипломной картины "Из Лебяжьего сообщают". Эта работа оказалась настолько удачной, что не уподобилась судьбе многих дипломных: ленту не смыли, и она до сих пор хранится в киноархиве. После смерти писателя ее показывали в кинотеатрах Москвы.
Но "центр тяжести" нашего киносодружества с Шукшиным пришелся на его картину "Живет такой парень", где я сыграл Пашку Колокольникова, или Пашку-Пирамидона. И хотя до этой картины я уже снялся в восьми лентах, "Живет такой парень" стала для меня "проходным баллом" к признанию. К слову сказать, этот фильм на 16-м Международном кинофестивале в Венеции (1964) завоевал приз "Золотой лев св. Марка". К слову сказать, вместе со мной в этом фильме снималась молоденькая Белла Ахмадулина.
Затем я снимался в другой картине Шукшина, "Ваш сын и брат", получившей в 1967 году Государственную премию РСФСР имени братьев Васильевых.
С Василием Макаровичем было интересно и поучительно работать. Прежде чем начинать снимать актера, он по-человечески узнавал его и при случае использовал его биографический опыт. Он был чужд какой бы то ни было формалистики и обезличивания. Перед съемками много репетировал, подробно, до самой последней детальки отрабатывая предстоящую сцену или эпизод.
Шукшин предлагал мне сниматься во всех его картинах. И приходится только горько сожалеть о том, что в силу ряда обстоятельств я сделать этого не мог. Например, в "Калине красной" я должен был исполнять роль официанта. Сыграл его Дуров Было предложение и на главную роль в ленте "Печки-лавочки". Я отказался - боялся повториться...
Однажды, когда я шел на репетицию съемок "Семнадцать мгновений весны", мы встретились с Шукшиным. Он прислонился плечом к стене, рука в кармане, прищурился и говорит: "Что ж ты мне под самый дых дал?" Я, конечно, понимаю, о чем идет речь - о "Печках-лавочках". Что мне было ответить? И я сказал ему то, что думал, и что со временем стопроцентно подтвердилось самой жизнью: "А кто лучше тебя самого эту роль сыграет? Кто?"
Так случилось. Сейчас мы видим блистательную работу режиссера-Шукшина, актера-Шукшина...
- Недавно Центральное телевидение показывало пяти-серийный фильм "Место встречи изменить нельзя". В нем вы исполняете роль вора по кличке Копченый, которого обыгрывает на бильярде капитан Жеглов - Владимир Высоцкий. А часто ли перекрещивались с ним ваши кинематографические стежки-дорожки?
- Кроме этой ленты, еще один раз - в картине Швейцера "Маленькие трагедии", где Высоцкий играл Дон Гуана, а я - его слугу Лепорелло.
Меня часто спрашивают: какого артиста как партнера по съемкам я больше всего предпочитаю? Я профессионал и люблю работать с теми актерами, у которых можно чему-то научиться. Высоцкий был именно таким партнером.
Однажды, когда снимали "Маленькие трагедии", дело застопорилось по вине Высоцкого. Время идет, а его все нет и нет. Швейцер волнуется, так называемый вечерний режим на исходе, а еще не отснято ни одного кадра. Наконец, он приезжает. Меня поразила его собранность: быстро оделся, загримировался - снимайте! Мне же перед съемкой всегда нужна репетиция...
А какую незаурядную волю Высоцкий проявлял в работе! В Одессе, когда осталось доснять несколько ключевых эпизодов нашего детектива, ему стало плохо с сердцем. Врачи накладывают запрет на его участие в съемках. Однако Владимир Семенович всех убеждает, что работу нужно продолжать. Укол до съемки, укол - после нее. До аэропорта его сопровождают врачи, а оттуда он летит в Москву, чтобы в тот же вечер в своем театре сыграть Гамлета...
Особенно удивлял меня Высоцкий при озвучивании своих ролей. Я, например, не могу на протяжении восьми часов заниматься этим делом - устаю, голоса не хватает. А Высоцкий всегда попадал в нужную интонацию, в звуковой ряд. Как очень музыкальный человек он прекрасно владел ритмикой, точной интонацией. А ведь это для создания образа немаловажно. Иначе глаза на экране будут говорить правду, а фальшивая интонация эту правду будет перечеркивать.
И еще немного оперативной информации. В начале августа в Черновцах Леонид Гайдай приступил к съемкам новой кинокомедии "Опасно для жизни" - остросатирической ленты, направленной против бюрократизма и косности. Леонид Куравлев сыграет в ней главную роль. Это его пятая встреча с режиссером, знакомство с которым началось с кинокомедии "Иван Васильевич меняет профессию".
АЛЕКСАНДР ОЛЬБИК.
Газета "Советская молодежь"
Август, 1984 г.
Рига, Латвия.
* * *
Механик Гаврилов,Евгений Леонов...
(11 сентября 1984 год.)
Сделал два интервью - с заслуженным артистом РСФСР Сергеем Шакуровым и народным артистом СССР Евгением Леоновым. Шакуров выступал в пансионате "Лиелупе" и демонстрировал эпизоды из своих кинокартин. Честно сказать, я этого актера знал поверхностно, но постарался с помощью библиотеки восполнить этот пробел. Как и с Куравлевым, я с ним встретился за кулисами, где и договорился о встрече. Он оказался контактнее, чем Куравлёв, по моде одет: на нём были черные вельветовые джинсы, легкая нейлоновая, тоже черная, ветровка. Со сцены он говорил с некоторым красованием, например, когда рассказывал о риске в кино. На следующий день мы с ним встретились на пляже, около ресторана "Юрас Перле". Шакуров был несколько "помят" и как бы между прочим посетовал: был, мол, вчера с грузинами в ресторане, однако дальнейшего продолжения эта реплика не имела...
На море дул сильный ветер и мы направились в пансионат "Лиелупе", хотели зайти в кафе, но оно еще было закрыто. Мне казалось, что Шакуров себя неважно чувствовал, ибо при разговоре у него сбивалось дыхание, как будто ему не хватало воздуха...Однако интервью я провел, после чего мы вновь отправились к морю, вернее, в дюны, где меньше было ветра, и там я его сфотографировал.
Когда материал был готов, я позвонил ему в гостиницу "Ридзене" (новая рижская гостиница) и прочитал ему нашу с ним беседу. Замечаний с его стороны почти не было. Разве что в одном месте, где он рассказывал о финале фильма "Любимая женщина механика Гаврилова"...Дело в том, что я вложил в его уста слова, суть которых сводилась к следующему: в финале фильма нужно было Гаврилову не останавливаться перед витриной, а разбив ее, прорваться к любимой женщине - ведь все равно он был "на сутках". Сначала Шакуров вроде бы засомневался, но, видимо, поняв, что именно такой финал больше всего отвечал бы его концепции риска в кино, он со мной согласился. При этом он спросил меня: "Вам хочется, чтобы так было?" "Да, - ответил я, - по-моему, так было бы экспрессивнее...А так - банальная умилительная сцена и не более того..." Шакуров и в жизни играет роль супермужчины, смелого, рискового парня и это ему идет, делает еще более обаятельным...Это очень и очень симпатичный артист, как мне кажется, с незаурядным актёрским будущим...
Беседа с Сергеем Шакуровым:
Сергей Шакуров:
"Риск - это форма подхлестывания собственного "я".
Наш корреспондент беседует с лауреатом Государственной премии, заслуженным артистом РСФСР Сергеем Шакуровым.
Двадцать лет назад драматург Виктор Розов побывал в гостях в одном из самодеятельных коллективов Замоскворечья. Там он обратил внимание на непохожего на других "артистов" паренька... Так была во многом предопределена творческая судьба теперь уже известного в стране киноактера Сергея Шакурова. Окончив студию при центральном детском театре, он связывает свою жизнь с Центральным театром Советской Армии. После десяти лет работы в этом коллективе приходит на сцену театра имени К. С. Станиславского, где до сих пор и работает, параллельно снимаясь в кино. Славу ему принесли страстные, волевые, порой одержимые, герои экрана. Это и красный командир Забелин из фильма "Свой среди чужих, чужой среди своих" (режиссерского дебюта Никиты Михалкова). И директор целинного совхоза Степан Сечкин из киноленты "Вкус хлеба". И прославленный балетмейстер Михаил Фокин из "Анны Павловой"...
Вот что в одном из своих выступлений в печати говорил Сергей Бондарчук: "Вспомним... отличные работы Евгения Урбанского в "Коммунисте", Михаила Ульянова в "Председателе", Серго Закариадзе в "Отце солдата". Или превосходную работу Сергея Шакурова в фильме Алексея Сахарова "Вкус хлеба" - работу страстную, горячую и потому несущую в себе огромный социально-нравственный заряд".
Объяснение Шакуровского "заряда" мы, пожалуй, найдем в его собственных словах: "и самое главное, самое главное - передать на экране жизнь человеческого духа, живое изменчивое состояние души, процесс, а не результат..."
Артист находился в командировке в Риге, но встретились мы с ним в Юрмале, в дюнах и где и состоялся наш разговор.
- Сергей Каюмович, вам приписывают похвальное, на мой взгляд, качество - стремление к риску. Риск с точки зрения социологии - форма проявления активности личности. Как это качество находит выражение в работе киноактера?
- Отвечу так: риск - это как бы форма подхлестывания собственного "я", он помогает искать нетрадиционный подход к той или иной роли. И совершенно не важно, идет ли речь о современном герое или же лице историческом. Уважаю людей, умеющих рисковать. Геннадий Бочаров однажды рассказал о летчике-испытателе, который взялся поднять в воздух бомбардировщик Ил-28, совершивший вынужденную посадку в тайге. Счет шел на сантиметры, на секунды. Летчику нужно было сделать нравственный выбор: попытаться взлететь и тем самым подвергнуть себя смертельному риску - или же "спрятаться" за очевидной невозможностью взлететь. Он выбрал риск и победил: Ил-28 оторвался от самодельной взлетно-посадочной полосы, когда до обрыва остались считанные сантиметры...
Я далек от мысли сравнивать степень риска летчика-испытателя со степенью риска киноактера. В худшем случае, мы можем потерять престиж, впасть в немилость режиссера, потерять уважение зрителя... Но в том-то и дело, что это для артиста и есть самая страшная потеря. Ведь срыв в нескольких ролях может привести и к творческой смерти, что для людей нашей профессии, пожалуй, хуже смерти настоящей.
В картине "Сибириада" мне, тридцатипятилетнему человеку, нужно было сыграть семидесятилетнего деда Спиридона. Я пошел на довольно рискованное перевоплощение, играл почти без грима: придумал себе очки с сильно увеличивающими линзами, отрастил небольшую дедовскую бородку, на голову надел старую шапку-ушанку... Главным образом играл голосом, пластикой.
И чтобы сыграть Михаила Фокина в "Анне Павловой" мне, человеку, никогда не занимавшемуся балетом, тоже пришлось рисковать. Правда, риск этот был сведен к минимуму - с актрисой Галиной Беляевой мы несколько недель получали уроки у известных московских балетмейстеров.
Но ведь неинтересно, скучно самого себя повторять, садиться на своего любимого конька и кататься на нем до полного его изнеможения. Вероятно, это стремление к риску во мне сидит с молодости, когда увлекался спортом. А спорт - это всегда риск, никто из спортсменов не желает довольствоваться вторым или третьим местом, все хотят быть первыми. Так вот, хочу быть первым...
- Актер часто вынужден выбирать между собственными желаниями и своими или чужими возможностями. При этом он строит, наверное, какие-то планы, рассчитывает получить "свою роль".
- Никогда никаких планов не строю. Не говорю: хотел бы сыграть ту или иную роль. Это все пустые слова или кокетство. Так можно промечтать всю жизнь. Иногда меня ждут, пока я освобожусь от работы в театре, иногда я жду... у меня есть определенный круг людей, с которыми постоянно сотрудничаю. Например, режиссеры Сергей Соловьев, Никита Михалков. И хотя с последним давно уже вместе не работали, мы, тем не менее, не исключаем для себя такой возможности.У меня есть театр. и в случае пауз в кино отдаю всего себя сцене. и наоборот. пока мне это удается. театр и кино хорошо друг друга дополняют. во всяком случае эти две музы меня не обкрадывают, а обогащают.
- Есть актеры, которые сделали себе имя на эпизодических ролях. Считаете ли вы вашего механика Гаврилова эпизодом или же это главная роль? Как вы вообще относитесь к своим "эпизодам"?
-У меня была всего одна эпизодическая роль в телевизионном фильме про Шерлока Холмса. Сниматься в кино начал с главных ролей: "Я солдат, мама", "Разбудите Мухина!"... что же касается механика Гаврилова... это, безусловно, главная роль по духу и, опять же, по своей социально-нравственной направленности. Личность Гаврилова присутствует в фильме с первых кадров. О нем говорят, его ждут, он властелин всей ленты. Несмотря на то, что его экранная жизнь уложилась в полторы минуты.
По предварительному варианту сценария мой механик должен был появиться не из милицейской машины, а из "скорой помощи", весь забинтованный. Метаморфоза образа Гаврилова произошла уже на съемочной площадке. Я наотрез отказался играть "травматологическую" роль, в чем меня активно поддержала Людмила Гурченко. И в этом тоже был определенный риск - а будет ли оправдана предложенная нами версия? Если в записной книжке у вас есть для меня вопрос относительно самой близкой для меня роли, записывайте ответ: Механик Гаврилов. Каждая роль, какими бы разными они ни были, всегда итог того, что уже сыграно раньше. Для меня образ Гаврилова, при его крохотном объеме и отсутствии внешних приспособлений, был бы невозможен без Забелина, без Сирано де Бержерака, без Степана Сечкина... Его убедительность в том, что он личность и, не будь в моей актерской биографии других значительных личностей, я вряд ли бы смог вас убедить в моем Гаврилове. Вот так, роль не самая большая, и не самая яркая, в ряду других ролей стала для меня значить очень многое.
- Насколько мне известно, ваше пребывание в Риге связано с дублированием кинокартины Рижской киностудии. Расскажите, пожалуйста, об этом.
- Картина режиссера Ады Неретниеце называется "Столбняк", и дублирую я в ней актера Будрайтиса. До этого дублировал Гектора Берлиоза в одноименном телефильме и Николо Паганини. Сейчас выходит на экран американский двухсерийный фильм "Вердикт", в котором я дублирую Пола Ньюмена...
- А ваши собственные новые роли?
- О двух фильмах, в которых предполагаю сняться в ближайшее время, говорить пока рано. Что касается театра... в этом сезоне наша труппа приступает к постановке пьесы Ю. Кима (Михайлова) - политического памфлета "Ной и его сыновья". Я сыграю Ноя, генерального секретаря ООН, который решает очень непростой вопрос - как воцарить на земле мир.
- Спасибо, Сергей Каюмович, за беседу.
Александр Ольбик.
Газета "Советская молодежь" от 27 августа 1984 г.
Юрмала - Рига.
* * *
В августе состоялась еще одна для меня знаменательная встреча - с легендарным Евгением Павловичем Леоновым. Он отдыхал с семьёй и собакой Донькой (толстеньким с серебристой шерсткой существом) в гостинице Латсоветкурорта (в том же номере, что и Леонид Куравлёв), на улице Капу, 95-а. Я позвонил по телефону, который мне дал Куравлев (45889), чтобы связаться с Леоновым, и вдруг в трубке я услышал его голос, который, наверное, нельзя спутать ни с каким другим голосом на планете. Я назвался и Евгений Павлович довольно прохладным тоном ответил, что-де, завтра уезжает в Москву и вернется только через четыре дня. И что по возвращении у него будет вечер встречи со зрителями в окружном Доме офицеров в Риге.
И эта встреча состоялась, но еще до её начала я позвонил администратору Дома офицеров и рассказал о своем намерении взять интервью у Леонова, что нашло понимание и администратор даже выделил мне место в первом ряду. Правда, прежде чем занять это место, я сходи в цветочный ряд и купил букет прекрасных алых роз. И перед самым началом встречи администратор отвел меня за кулисы, в гримёрную, в которой готовился к выходу на сцену Леонов. Чествовал я себя не очень уверенно - противное дело лезть к актеру в последнюю минуту перед выходом на сцену. Но я, не без некоторого борения, постучал в дверь и... мне ответил Его голос: "Входите..." Леонов сидел спиной к двери и потому, чтобы увидеть вошедшего, ему нужно было немного наклониться, чтобы в зеркале увидеть отражение. Я представился, напомнив ему о нашем разговоре по телефону, и мне показалось, что на это раз он был более улыбчив и более приветлив. В гримерной еще находилась женщина из отдела бюро пропаганды киноискусства, которая тоже довольно доброжелательно отнеслась к моему визиту. Я вручил Евгению Павловичу розы, предупредив, что они колются...Явно лишние слова, на которые он ответил: "Ничего страшного, мы осторожно..." Условились: после его выступления я снова зайду в гримерную, где мы с ним и побеседуем.
И вот знаменитый, неподражаемый Евгений Леонов на сцене: красное от возбуждения лицо, лысина блестит, невысоко роста, в светлом хлопчатобумажном костюме, на брюках пузырятся колени. Но с первых его слов зал ожил. Раздался смех и затем он звучал настолько часто, что мне приходилось постоянно выключать диктофон. Потом были показаны куски из кинофильмов "Зигзаг удачи", "Осенний марафон", "Полосатый рейс" и "Белорусский вокзал". Он рассказывал о своей работе в кино и театре, о коллегах актёрах, о популярности настоящей и мнимой. Речь живая, быстрая, порой сбивчивая. Позже, когда я расшифровывал магнитозапись, приходилось много выливать "воды". В конце выступления он показал сценку из какого-то своего спектакля, где он играет подвыпившего мужичка...жлоба и в чем-то праведника, который по дороге домой встретил женщину...Леонов очень натурально изображал своего персонажа и публика Дома офицеров покатывалась со смеху.
После выступления, я, как и договаривались, направился за кулисы. Но Леонова уже перехватила какая-то женщина с молоденькой девушкой, как потом выяснилось - с дочерью... Дама о чем-то поговорила с Леоновым и тот, подойдя к девушке, отвел ее в конец сцены и минут 5-7 с ней разговаривал.Девушка была очень симпатичная и статная. Когда он направлялся в гримёрную, бросил такую фразу: "Все хотят быть артистами". Но сказал это без раздражения, с его, Леоновской неповторимой интонацией.
Мы уселись за стол - друг против друга - а посредине я положил диктофончик. Тут же был начальник клуба (подполковник), фотограф Дома офицеров, представительница отдела пропаганды киноискусства и незнакомая мне корреспондентка газеты "За Родину". Я задавал вопросы, а все присутствующие рядом с нами "статисты", раскрыв рот, слушали ответы знаменитого актёра. Само собой, путного, вдумчивого разговора не получилось - мешали "статисты". И все же, кое о чем мы с ним поговорили, на какие-то вопросы он ответил, но поскольку ему нужно было выходить на сцену, мы распрощались и я ушел.
На следующий день я снова позвонил Леонову и мы договорились о месте встречи, где его можно будет сфотографировать. Поехали вместе с редакционным фотокором Леонидом Гусевым. Когда зашли во двор гостиницы, к нам навстречу выбежала собачка и я ее позвал: "Донька, Донька!" Да, это была любимая Леоновым Донька. А сам Евгений Павлович в это время мыл свою машину - белую, новенькую "Волгу". Актёр был в синей нейлоновой куртке и спортивных брюках. Примечательная деталь: было 27 августа...День кино. Мы с ним отправились в скверик, что у парка Асари, и Лёня начал его фотографировать. Со мной был букет астр, который я намеревался подарить жене Леонова. Когда мы шли в сквер, нам навстречу попались две женщины и одна из них увязалась за нами, заявив, что желает вместе с Евгением Павловичем попасть в газету. Когда Гусев стал фотографировать, эта женщина весьма раскрепощенно стала вести себя перед объективом. В конце концов она плюхнулась у ног Леонова и, взяв его и меня за руки, пыталась позировать. Потом она шутливо гладила и целовала актёра. При этом Леонов вел себя спокойно, отшучивался и не выказывал никакого раздражения.
В какой-то момент (когда Гусев истратил целую пленку) Леонов у меня поинтересовался: "Это не вы случайно делали интервью с Куравлевым? - И после моего "да, я", - добавил: Хорошо написали..." Мне его похвала пришлась по душе. Под конец съёмки Леонов по просьбе Гусева сделал несколько своих мимических масок...
Накрапывал дождь и я предложил отметить День кино походом в кафе...И спросил у Леонова, есть ли где-то поблизости какое-то питейное заведение. "Здесь недалеко есть небольшая забегаловка, но давайте сегодня не будем пить...Ну его к Богу..." И добавил что-то о холодной погоде и связанной с ней разыгравшейся стенокардией...
Интервью с Евгением Леоновым:
ВЫСТРАДАТЬ СВОЮ СУДЬБУ...
Юрмала, дача на улице Капу.
- Евгений Павлович, насколько мне известно, у вас было два больших учителя - сама жизнь и талантливый актер и режиссер Яншин. Как они дополняли друг друга?
- Михаил Михайлович учился у Станиславского, Немировича-Данченко и по счастливому совпадению был моим наставником. Он учил нас, молодых актеров, вглядываться в жизнь, во всем сомневаться, а главное - много работать.
Хотите быть хорошими актерами, говорил он, никогда не выгадывайте. Ни на чем. Тратьте свое сердце - насколько его хватит, настолько и хватит. Пусть будет маленькая роль, пусть за нее заплатят гроши - не унывайте: у вас все еще впереди. В искусстве не бывает маленьких людей или маленьких ролей, бывают только маленькие артисты.
Он жил страстно, по-человечески размашисто и, умирая, остался верен себе, своей любви к искусству. Из нашего рационального молодого поколения никто не сумел бы уйти из жизни так, как это сделал Яншин. Он знал, что у него неизлечимая болезнь, что жить осталось всего несколько месяцев, а все равно работал, жил сценой, искусством. Как он сыграл свою последнюю роль в спектакле МХАТа "Соло для часов с боем"!
Большой актер - это всегда жизнь и в Яншине ее было в избытке. И что-то осталось в нас, в его учениках.
- У вас, актеров, есть такое выражение: сломался на популярности. А есть ли от этого средство, что-нибудь вроде психологической защищенности? Вот вы, например, "гнет" популярности выдержали.
- В нашей профессии никогда не предугадаешь, как сложится твоя творческая судьба. Главное, как ты сам проживешь свою жизнь в искусстве. Ведь каждый актер прокладывает свою тропинку и она может быть узкой, короткой, но всегда собственной, неповторимой.
Лауреат Ленинской премии, любимый публикой артист Смоктуновский сам рассказывал, как полжизни мотался по стране и не мог определиться. В каких только театрах он ни работал - ничего не получалось. Его увольняли, им манкировали и вообще на нем поставили "пробу": неинтересный, неперспективный актер. Уже зрелым человеком он приехал в Москву, где тоже не сразу устроился в театр и вынужден был бегать в массовках. Затем заключил на пять лет договор с Московским театром имени Ленинского комсомола, не имея при этом ни квартиры, ни зарплаты. И вдруг звезда Смоктуновского взошла и ослепила многих. Нет, это произошло не вдруг. Кто знает, через какой нравственный барьер он перешагнул, идя к признанию, что выстрадал. Тут и о себе-то не все расскажешь, не все еще ясно...
Как-то на одном из кинофестивалей дернул меня черт спросить у Хитяевой: "Как дела, Люда?" "Какие тут дела - в кино почти не снимаюсь, наверное, постарела". Я тогда удивился - это Хитяева-то постарела! И вспомнилась мне судьба другого актера - Владимира Коренева. Когда он пришел в театр имени Станиславского, долго не имел своей роли. А вот в кино снялся. И на кинематографическом небосклоне во всей красе заблистала новая комета - Владимир Коренев, он же Ихтиандр из кинокартины "Человек-амфибия". Этот фильм имел тогда поистине феноменальный успех. Толпы поклонниц преследовали молодого актера. Коренев стал триумфатором экрана. Но надолго ли? Почему потом он ничего больше не сделал, не нашел себя в серьезной, значительной роли? Может, режиссеры просмотрели, а может, его способностей хватило лишь на одну ленту? А возможно, все обстоит гораздо проще: чрезмерная слава вскружила голову и создала у актера иллюзию непреходящности успеха, который уже не надо подкреплять работой, поиском, болью сердечной...
Артисту важно завоевать свое право на индивидуальность и защищать потом его всю жизнь. И чем выше среди актеров конкуренция, тем выше искусство.
Соперничество, конкуренция - называйте это как вам угодно - актеру необходимы. Да и в любой другой профессии, я убежден, без этого не обойтись. Чтобы стать хорошим художником, надо многое выстрадать. Чтобы горе и радость всегда были пополам...
- Вот вы, Евгений Павлович, сказали, что горе и радость всегда должны быть пополам. Можно ли это понимать, как указание на то, что и вы в своей актерской работе познали не только радость восхождения.
- Начну тогда издалека. Недавно по телевидению показывали старый фильм "Петр Первый". Меня прямо-таки потрясла игра Симонова. А как превосходно сыграл Черкасов царевича Алексея! В моем сердце всегда живет ностальгия по игре таких блестящих мастеров сцены, как Грибов, Тарасова, Шмелев, Яншин, Добронравов...
Актер интересен настолько, насколько он может взволновать другого человека. Как это сделал, например, Борис Васильевич Щукин, исполняя роль В. И. Ленина - в кинокартинах "Ленин в октябре", "Ленин в 1918 году", "Человек с ружьем". Никто из артистов нашего поколения до этого уровня еще не поднялся. А какую артистическую мощь Щукин показал в "Егоре Булычове"! Он так выстрадал эту роль, что, казалось, не Булычов поражен раковой опухолью, а сам артист, его исполняющий - столько было правды в его игре. Трагическая его судьба: только однажды Щукин сыграл в этом спектакле - в 46 лет он умер.
Люди старшего поколения помнят артиста Шмелева - потрясающей силы актера. На премьере "Ивана Грозного", во время монолога, он внезапно умирает. В сорок семь лет. Внезапная смерть настигает другого талантливого актера Шукшина - ему было сорок четыре. Владимир Высоцкий ушел от нас в сорок два года. А ведь через их сердца зритель познавал радость, боль, гнев, сострадание. Его душа получала очищение за счет умирания другого сердца. Можно подумать, что это непомерно высокая цена. А если с другой стороны на это посмотреть - без сердечного надрыва не может быть и настоящего искусства. Ведь еще Горький сказал, что русское искусство - это искусство сердца. И великий Чаплин говорил, что актерская игра, по своему существу, требует души. Я снялся в более чем 70 разных фильмах, играю на сцене Московского театра имени Ленинского комсомола. Работаю много, почти всю сознательную жизнь. Были, конечно, у меня и "падения" - например, провалился в спектакле "Трехгрошевая опера", постигали неудачи и на экране. Но я убежден: не спотыкаясь, ничему не научишься. Не было бы у меня неудач и наверняка не было бы неожиданных ролей. Не было бы Потапова в "Премии", Сарафанова в "Старшем сыне", не было бы Алешки в "Чайковском". К этому списку можно еще прибавить и такие серьезные фильмы: "Дело Румянцева", "Простая история", "Донская повесть". К слову сказать, на кинофестивале стран Азии и Африки в Дели "Донская повесть" получила высокую оценку, а ее главный исполнитель (за роль Якова Шибалка), ваш покорный слуга был удостоен Гран-при.
- Сейчас много идет разговоров о положительном герое - в литературе, театре и в кинематографе. Ваш богатый жизненный и профессиональный опыт, думается, позволяет вам порассуждать на эту тему.
- Разговоры о положительном герое я слышу на протяжении всей жизни. Героя идеального я себе не представляю. Честного - да, доброго - да, борющегося за справедливость... И незащищенного тоже, заблуждающегося, стоящего иногда на перепутье и так далее. Я полностью разделяю точку зрения драматурга Розова, сказавшего, что положительный герой должен быть не копилкой добродетелей, а разным по своей человеческой сути.
У каждого актера обязательно есть два-три положительных героя, которые прошли через всю жизнь. Это: Чапаев у Бабочкина, коммунист Губанов у Урбанского, Серпилин у Папанова. А мой любимый герой - Иван Приходько из "Белорусского вокзала". Казалось бы, Ванька он и есть Ванька - простенький, работящий... В фильме же по крупицам собирается человек необыкновенной души. Да и какой он в самом деле простенький? Он из тех простых людей, что войну прошагали. Родину защищали, что умеют жить отдавая, но не беря. Разве мой Иван Приходько не положительный герой? Он не потерял способности удивляться и любить жизнь.
А бригадир Потапов - разве он не соответствует самым строгим "стандартам" положительного героя? Почему именно "Премию" купили многие зарубежные страны - Норвегия, Австрия, Италия? Почему на съезде коммунистической партии Франции рядом с портретом ее руководителей находился портрет бригадира Потапова? Потому что французские пролетарии очень высоко ставят таких рабочих людей, как мой Потапов.
И зрители часто пишут мне и благодарят за Потапова. Приходят, правда, и другие письма (примерно такого содержания: "Ты скажи, Леонов, где ты взял таких дураков, как бригадир Потапов, чтобы они отказались от премии?"). Вот он какой, положительный герой - спорный, неоднозначный...
- Вам, наверное, часто задают вопрос - как стать актером или актрисой?
- После моего выступления в Рижском Доме офицеров за кулисы пришла одна женщина показать свою дочь. Что-то вроде консультации. Девушка оказалась действительно красивой, статной.Но как этого мало, чтобы стать актрисой! Во все времена предполагалось, что актеру прежде всего нужен талант, плюс колоссальный труд. Очень точно суть этого вопроса выражает английская поговорка: лошадь можно подвести к водопою, но напиться может только сама лошадь.
Без преоборения самого себя хорошим актером не станешь никогда. Помните случай с Людмилой Гурченко? В девятнадцать лет она превосходно сыграла в "Карнавальной ночи", а затем целых двадцать лет нигде не снималась. Что ей стоил этот "антракт"? Кто объяснит? Но она не отчаялась и выстояла. Сейчас это актриса номер один. Как бы ее судьба повернулась, не пристегни она к своему таланту величайшее трудолюбие?
- Евгений Павлович, такие комедийные фильмы, как "Полосатый рейс", "Джентльмены удачи", "Зигзаг удачи", "Афоня" и многие другие принесли вам всенародное признание. Зритель воспринимает вас прежде всего как актера комедийного амплуа и многие просто не знают, что у себя в театре вы играете героические роли. Чем объяснить такую "раздвоенность"?
- Театр постепенно воспитывает, формирует актера, учит его правде и дает возможность всегда быть в поиске. Формула для артиста во все времена одинакова: правда чувствований и истинность страстей. А то и другое в равной мере необходимо и трагедии, и драме, и комедии...
В своем театре, в "Оптимистической трагедии", я играю Вожака. Чурикова - комиссара. Вообще, надо сказать, наш театр очень живой, ищущий и спорный. На его сцене вместе с "Юноной и Авосем" идут такие спектакли, как "Тиль", "Звезда и смерть Хоакима Мурьеты", "Иванов" и другие. Многих удивляет, почему, скажем, роль героического плана, я имею в виду роль Иванова, играет комик Леонов? Лично я в этом ничего необычного не вижу. Когда Чехов создал эту пьесу, он написал в Петербург письмо, знаменитому комику Владимиру Николаевичу Давыдову с просьбой сыграть Иванова. И первым исполнителем этой роли был комедийный актер. И только потом ее стали, играть артисты героического амплуа.
Мой Иванов - скорее Иванов, обыкновенный человек, который, по словам Лескова, сумел раскрыть трагическую физиономию целого поколения русских интеллигентов. Поколения, а не отдельной личности.
- Каковы ваши ближайшие планы в кино?
- Режиссер Г. Данелия предполагает вместе со мной снять новый фильм "Собачий вальс". Сергей Бондарчук готовится к постановке киноленты "Борис Годунов" и, вероятно, в ней я буду играть Варлаама.
Перед тем, как ехать на отдых в Юрмалу, мне позвонили из Тбилиси и спросили, не соглашусь ли я сняться в роли Санчо в новой многосерийной картине "Дон Кихот". Но это все только наметки и вряд ли есть смысл говорить об этом более обстоятельно. Кроме съемок, мне придется еще заниматься своей непосредственной работой - играть в театре и руководить Центральным Домом актера. Ведь я его директор.
Александр Ольбик.
Сентябрь, 1984 года.
Газета "Советская молодежь",
Юрмала - Рига.
* * *
"Король эстрады"
(18 августа 1985 год.)
В Юрмале и Риге выступает Геннадий Хазанов. Валерий Лосев из газеты "Ригас Балсс" посетовал, что не мог пробиться через жену Хазанова, чтобы взять у того интервью. Меня это завело, но я пошел другим путём...но опять же через ту же непробиваемую "стену" - супругу гастролирующего юмориста. Правда, случилось это не без помощи моей знакомой Людмилы Алексеевны Иоффе, которая тогда работала дежурной на этаже, где проживал Хазанов со своей семьей. Переговорив со Златой (так звали жену Хазанова), дежурная подвела меня к двери 530 номера, за которой жил желанный для прессы гастролер, и сказав мне "стучи да отворят", она удалилась. И я постучал, вошел в просторный трёхкомнатный "люкс", где и состоялась моя встреча со Златой Эльбаум, которая по совместительству числилась директором программы Хазанова от Москонцерта. Ничего особенного в апартаментах не было: пианино, цветной телевизор, кресла, диван, какой-то несуразный квадратный стол, на котором стояла ваза с цветами. По-моему, это были хризантемы...Так случилось, что мой визит к Хазановым состоялся в памятный для человечества день - 6 августа, то есть в годовщину Хиросимы. К сожалению, самого Хазанова в номере не было и я, чувствуя себя бедным родственником, тут же мысленно послал свои соболезнования жителям японских городов, которые приняли на себя первые ядерные удары...И вспомнился мой первый телефонный разговор с Хазановым, который накануне, не желая вступать ни в какие контакты с местной прессой, все время повторял одни и те же фразы: "Я понимаю...Я вас прекрасно понимаю, но я очень занят..." В конце концов сквозь зубы он выдавил то, что мне было нужно: "Ладно, приходите завтра..." И вот я пришел, явился, но как гласит народная присказка, явился, чтобы поцеловать пробой и опять домой...Но я, проявив огромное терпение (чему, наверное, способствовало интеллигентное расположение Златы), прождал Геннадия Викторовича часа три и, когда мне это осточертело, я, проклиная в сердцах всех московских гастролеров, отправился домой, и когда я вышел из гостиницы - на тебе! - увидел идущего мне навстречу Хазанова. Небольшого роста, от силы метр 68 см., одетый в "фирму" и совсем не похожий на телевизионного Хазанова. И я пошел, что называется в лобовую атаку и когда он со мной не смог разминуться, я представился...Дескать, я тот самый журналист, который вам звонил и который желает взять у вас интервью...И он, хитрец, опять спросил - из какой я газеты? И когда он услышал слово "Юрмала" (а именно газету с таким названием я и представлял), Гена притух и завел свою старую песню: "Простите, но мне сейчас некогда..." Однако я ему не дал договорить для меня неприемлемую формулировку отказа и пошел напролом: "Геннадий Викторович, поймите и вы меня, редакцию буквально завалили письмами читатели с просьбой рассказать о Короле советской эстрады Геннадии Хазанове..." Все, клиент был спеленован. Да, даже великие Хазановы оказались падки на пошлую лесть, хотя в глубине души, я тоже считал Хазанова Королем эстрады и именно этого юморного жанра...И он стал думать, потупив при этом взгляд. Создавалось впечатление, что он очень внимательно рассматривает свои новенькие кроссовки. Затем поднял глаза и произнес твердым голосом: "Хорошо, приходите сюда 8 августа в 10 часов". Но слово "сюда" звучало как-то неопределенно и я попытался его урезонить: "Геннадий Викторович, давайте встретимся на вашем этаже, а то мало ли, можете забыть..." "Не забуду, - ретиво ответил король эстрады, - я у себя запишу..."
Работая в газете, я всегда старался помнить, что точность - это вежливость королей и потому 8 августа я тютелька-в-тютельку прибыл в гостиницу "Юрмала" (с неизменным букетом цветов), чтобы встретиться и переговорить с Хазановым. Но меня снова ждало разочарование, Хазанов не явился... зато в холле я увидел Злату с дочерью Алисой. "Гена пошел в кафе, - успокоила меня злата, - сейчас будет..." Вручив ей цветы, стали ждать Короля эстрады... Действительно, минут через 20 появился Его Превосходительство и мы всем "хором" направились по лестнице на пятый этаж. Почему не поехали лифтом - это для меня осталось загадкой...Но пока шли по лестнице, что-то говорили о погоде, и что ожидаются 27 градусов, а куда больше, если и так на улице стоит настоящая жарища. Когда пришли в номер, где было довольно прохладно, меня усадили за тот же квадратный стол, за которым и состоялась наша долгожданная беседа...Но, черт побери, мой старенький магнитофончик вдруг заартачился, кассета перестала издавать свои специфические звуки и, открыв крышку, я, к своему остервенелому сожалению, увидел, что кассета замерла на месте, а потому начавшийся разговор нужно тоже останавливать...А это в тот момент было хуже горькой редьки. Но это было только начало...Когда я перенес магнитофон на маленький столик ближе к электророзетке и включил его, то все услышали пронзительный свист, исходящий из магнитофона, а у Хазанова от таких звуков лицо окаменело и стало походить на бальзамированного Тутанхамона. Я еще раз извинился, сдерживая клокотавшее внутри раздражение на все и на всех, поменял кассету и тогда только - пошло и поехало...
Мы оба сидели в креслах, при этом Хазанов сидел в вальяжной позе - нога на ногу, сигарета зажата в глубине указательного и среднего пальца, но что радовало - лицо его от окаменелости переходило в нормальный вид, что, впрочем, отнюдь не свидетельствовало о "непринужденной атмосфере". Есть люди, с которыми ни при какой погоде такая "атмосфера" не устанавливается, а если это и происходит, то только после того, как пуд соли уже израсходован. Позже, от Златы, я узнал, что её супруг не любит журналистов. За что? Впрочем, риторический вопрос, я и сам не очень-то себя любил в этом качестве. Да и за что любить, если на всем белом свете никто так много не лжет с таким упоением, как это делают все журналисты мира. Без исключения и во все времена.
Я задавал Королю разные вопросы, на которые он сначала отвечал как-то вяло, без огонька... Его явно не устраивал статус моего издания, вот если бы это была "Правда" или "Известия"...В чем-то он был прав. Тем более, все мои вопросы были, что называется, "от фонаря" и потому носили общий, если не сказать банальнейший характер...Например, один из них звучал так: "Как вы попали на эстраду?" и т.п. Но постепенно, пребывая в комфортном состоянии духа, Геннадий Викторович разохотился и речь полилась быстрым, бурным потоком, на все мои вопросы он отвечал обстоятельно и я только удивлялся его преображению, что, как ни странно, нас сближало...
Но в какой-то момент ему позвонили и, судя по его тону, что-то от него домогались. Но домогались, умасливая. Хазанов дружелюбно кивал головой, поддакивал и обещал все сделать в лучшем виде. Вскоре выяснилось - с кем и о чем шел по телефону разговор. В номер довольно шумно ввалился Владимир Винокур, тоже в "фирме" и своим густым баритоном начал разговор с Хазановым. Оказывается, он пришел за билетами на концерт Короля. В концертном зале Дзинтари. Геннадий Викторович отправился в спальню, присел возле тумбочки, распахнул её дверцу и стал что-то в тумбочке искать. Затем поднялся и начал закрывать дверцу тумбочки...а она, треклятая, ни в какую не закрывалась...Бум-бум-бум - а дверца все равно падает и падает вниз, причем делает это с большим грохотом...Наконец, у Хазанова терпение лопнуло и он изо всей силы бросил дверцу от себя и...она встала на место, но он еще какое-то время стоял возле нее будто не верил собственным глазам. Затем он крикнул Винокуру: "Вовусик, тебя устроят два сдвоенных билета на 17 и 20 часов?" Винокур: "Да, они разные?"
Хазанов, выйдя из спальни, тут же представил меня Винокуру. Чтобы поддержать разговор, я спросил у него: "Скажите, Володя, я мог вас видеть в санатории "Яункемери"? (пару дней назад я был там по журналистским делам и видел, и слышал, как Винокур от секретаря звонил в Москву), на что он ответил : "Разумеется могли, я там отдыхаю". Он попросил у Хазанова закурить и тот, указав на лежащую на буфете пачку "Риги", изрёк: "Жуткая дрянь". Мне стало обидно за "нашу марку", но успокоив себя тем, что курит "эту дрянь" он, а не я, мое внимание остановилось на Винокуре. Тот взял из пачки "жуткую дрянь", закурил и тут же откланялся.
Мы продолжили беседу. Проходила она около двух часов и за это время в номер заходили какие-то люди, чего спрашивали, какими-то пустяками интересовались, звали на море и Хазанов каждый раз отвечал: "Все кончаем, последний вопрос...Да?" - спрашивал он у меня. Я согласно кивал головой, хотя не заданных ему вопросов было еще больше дюжины. Однако он не выказывал особого нетерпения и добродушествовал, причиной чего, возможно, было мое любопытство, что вопреки моему сомнению, ему нравилось...Нравилось рассказывать о своем детстве, о первых шагах на эстраде, о знакомстве и работе вместе с легендарным Утесовым ну и т.д. Словом, он нещадно курил и с серьезным лицом отвечал на мои очень "подробные вопросы". Никакого отчуждения с его стороны я уже не чувствовал.
Когда, наконец, мы закончили беседу, я. как бы между прочим, заметил: "Конечно, Геннадий Викторович, было бы проще делать интервью после вашего концерта..." И он тут же с неподдельным удивлением отпарировал: "А вы не были на моём концерте?" "К величайшему сожалению, не пришлось...Аншлаги..." На лице Короля появилось выражение величайшего филантропа: "Ну это мы сейчас устраним..." "Каким образом?" - понаивничал я, помня, каким образом он только что "устроил" билетные дела Винокура. "Да очень просто, я дам вам два билета на мой концерт..." И я, как добропорядочный провинциал, ляпнул: "Я за билету вам могу сейчас же заплатить..." "Конечно, конечно, по три рубля за билет..." И повторилась та же юморная ситуация с незакрывающейся тумбочкой...Я дал Хазанову 10 рублей и он стал искать сдачи, а я опять дал маху: "Если нет разменных денег, можно без сдачи..." "Ну зачем же? - сказал он. - У вас найдется рубль?" Я дал ему рубль и он протянул мне 5 рублей. Все в порядке, никто никому не должен. И все счастливы...
9 августа я побывал на концерте Хазанова, в Рижской филармонии, в ее малом зале. Зрители укатывались со смеху, хорошо аплодировали, но очень мало дарили цветов. Видимо, это в эстрадном жанре не принято...Но я сделал по-своему: преподнес ему купленный перед концертом роскошный букет роз и когда вручал его, сказал какой-то комплимент...Концерт действительно был хорош, а Король - в ударе...
После концерта я отправился в публичную библиотеку и прочитал почти все, что было написано о Хазанове за последние несколько лет. Много нужной информации нашел в журналах "Смена", "Театральная жизнь", "Советская эстрада" и в центральных газетах...Поднабравшись информации, я уселся за написание интервью. Слепил и понес на "визирование" Хазанову. Это было 13 августа, за день до его отлёта в Кемерово. В номере гостиницы я застал одну дочь Алису, которой я рассказал все, что знал о том, как делается газета. Но вскоре пришла Злата и сказала, что Геннадий в кафе и что скоро будет. И она взяла текст беседы и начала его читать. Прочла, сделала несколько замечаний, однако от комментариев воздержалась. Но когда явился "Король эстрады", начались мои муки. Закурив, он уселся за стол и принялся читать рукопись. Но на первом же своем ответе (разумеется в моем изложении) он споткнулся, бросил...или скорее, отбросил материал на стол, развел трагически руки и возопил: "Нет, под этим я не могу подписаться...Тут же все не так! Не чувствуется моей интонации...Я так не говорю..." Действительно, в тексте была какая-то отсебятина, но не настолько чтобы делать из этого трагедию. Так я подумал и начала его "вразумлять": "Геннадий Викторович, тут нет не только вашей интонации, но нет также вашей улыбки, ваших жестов, наконец, нет вашего обаяния...Если перевести на бумагу вашу речь, которую я записал на диктофон, то получится черте что такое, но только не то, что сейчас лежит перед вами. Будут одни повторы, инверсия, мэ-мэ, мда и прочие му-му..." Я, конечно, горячился, а как было не горячиться, если вложено столько труда и вдохновения и все - насмарку? Еще я внушал ему, что газетный материал отличается от радио тем, что имеет свою специфику. Потом я себя похвалил за то, что не напомнил ему, что дважды два - четыре...Словом, меня подвела моя неопытность, но спасла Злата, которая после разноса, который сделал Король, посоветовала ему дочитать материал до конца, что и было им исполнено. Бурелом, кажется, стал утихомириваться, и Хазанов даже меня похвалил за то, что в текст я вставил пару фраз о спекуляции магнитными лентами, на которых записаны его концерты. То есть встал на защиту его законных авторских прав. Но поскольку он спешил на концерт, всю работу над интервью он передоверил Злате.
Ушел он около семи часов, а вернулся в одиннадцать часов вечера. Когда он вошел в номер и увидел меня, сидящего рядом со Златой, его чуть не хватил удар. Во всяком случае, об этом говорило выражение его лица. Шекспировское "недоразумение": он просто не знал, что после его ухода я тоже поехал к себе домой, предварительно договорившись со Златой, то приеду к 21 часу, чтобы к возвращению Хазанова довести интервью до кондиции... И мы с ней эти два часа как следует поработали, и, я убедился в справедливости в ее как-то оброненных словах: "Достаточно того, что я для своей семьи являюсь хорошим тылом". От себя добавлю: прекрасным и надежным тылом...
Хазанов между тем уселся за стол и, поставив перед собой чашку с зеленым крыжовником, стал его уминать. При этом он делал гримасы и, меняя звук голоса, что-то декламировал, видимо, еще находясь под впечатлением только что закончившегося концерта. Пока он пребывал в таком "абстрактном" состоянии, я его начал фотографировать своей старенькой советской "лейкой" - фотоаппаратом "Зорький". Потом он начал слушать то, что мы в его отсутствие со Златой "сочинили". Сделав парочку несущественных замечаний, он сказал: "По-моему, нормально..."
Распрощались мы хорошо, как-то даже весело, он проводил меня до двери и на прощанье сказал, чтобы я не обижался за дневной инцидент. "Рабочий момент", - резюмировал он, с чем я был полностью согласен. Но окончательное согласование интервью состоялось на следующий день, но уже без вмешательства Геннадия Викторовича. Запомнились ее слова, что "все программы Хазанова, это по существу, художественно переработанные статьи в "Правде" и что сейчас главный сатирик страны - Генсек Михаил Горбачев". Дескать, это он задает тон сатирикам всего отжившего, всего мешающего жить людям... "Почему Гена столь популярен? - спросила то ли себя, то ли меня Злата. И ответила: - Потому что люди чувствуют, кто им говорит правду и насколько искренно это делает. Сытым и неискренним артистам зритель не поверит". И тут же она упомянула Владимира Винокура: "Вот вам пример артиста - сытого...Вот он какой из себя..." Я поинтересовался: почему, мол, на своих афишах Хазанов изображен в виде попугая? Злата ответила: "Потому что ему эта афиша показалась остроумной"...
Так я познакомился и провел несколько часов с одним из самых интересных на сегодня артистов эстрады, слава которого не убывает, а наоборот - год от года набирает силу...А ему всего-то 40, вся жизнь впереди...
Беседа с Геннадием Хазановым:
САРКАЗМ И УЛЫБКА ГЕННАДИЯ ХАЗАНОВА,
Юмор повышает нашу жизнеспособность
и помогает сохранить здравый смысл.
Ч.Чаплин
- Геннадий Викторович, вопрос, который я вам задам, разумеется, не нов, но мне кажется, что читательский интерес к фактам вашей биографии вполне оправдан и естественен. Скажите, как вы попали на эстраду? Это случайность или семейная традиция?
- Действительно, приходится довольно часто отвечать на этот вопрос, но скажу вам откровенно, я и сам этого точно не знаю. Актеров в нашей семье не было, но моя мама - страстная поклонница театра. Она очень часто водила меня на спектакли. И то ли под их впечатлением, то ли в силу каких-то прирожденных склонностей к артистизму, я устраивал дома шумные "моноспектакли", которые затем горячо обсуждались мамой с друзьями семьи в моем присутствии. Вряд ли это было педагогично, тем не менее я поверил в себя. И хотя внешне мать никак не влияла на мою ?профориентацию?, я очень рано понял, что хочу быть артистом.
-Значит, приход на профессиональную сцену оказался для вас само собой разумеющимся?
- Мне тоже так казалось, но я был в этом смысле долгое время в единственном числе. После окончания школы,а я уже тогда занимался в самодеятельности, поступал почти во все театральные училища Москвы. "Диагноз" был однозначным:"У вас нет чувства юмора и темперамента".Такой приговор можно пережить только в семнадцать лет. Но я слишком верил маме и слишком хотел стать артистом, чтобы не пытаться поступать снова и снова... В одной из приёмных комиссий работал Александр Ширвиндт - он и посоветовал мне идти учиться в училище циркового и эстрадного искусства. Совет этот я принял, но... не сразу. Рискнул подать документы в ГИТИС и - новое разочарование. Почти отчаянье...Я поступил в Московский инженерно-строительный институт, но "солидным" студентом был недолго: в МИСИ была команда КВН и большую часть лекционного времени я проводил на репетициях клуба. Одновременно занимался в эстрадной студии МГУ "Наш дом". Очень скоро я понял, что без циркового училища мне не обойтись. В 1965 году я поступил в Государственное училище циркового и эстрадного искусства. Уверен, что наше строительство ничего от этого не потеряло...
- А кто же приобрел? В каком коллективе вы впервые вышли на сцену в качестве профессионального артиста?
- Этот риск взял на себя Леонид Осипович Утесов. Он пригласил меня в свой оркестр на роль конферансье. Три года работы в этом коллективе были прекрасной школой эстрадного мастерства. Затем я перешел в Москонцерт, где и работаю по сегодняшний день.
- А дружил ли учащийся кулинарного техникума со студентом циркового училища? Когда и в каком репертуаре появился этот образ? Зрители очень его полюбили, а как вы сами к нему относитесь?
- Персонаж этот, действительно, появился на свет в то время, когда я еще был студентом. Это был небольшой фрагмент из пародийного студенческого ?капустного? номера, и я тогда не предполагал, что у него будет самостоятельная жизнь. Но "учащийся" мой рос, становился популярным и в какой-то момент нас стали даже путать. Показывали на меня и говорили: "Вон идет студент кулинарного техникума". Зрители его полюбили, люблю и я своего "друга юности".
- Геннадий Викторович, на ваших концертах у зрителей невольно возникает ощущение, что вся программа состоит из одних экспромтов. Как вам это удается?
- Позвольте мне не отвечать на ваш вопрос, чтобы не лишать зрителей этой иллюзии. Если у них возникает такое чувство, значит, я добился поставленной цели. Когда я сам бываю в театре, больше всего ценю в актерской игре именно это качество - способность к импровизации. Она не дает актеру "закостенеть" в многократном повторении одной и той же роли. Вот почему и возможно, по выражению Станиславского, в сотый раз сыграть, как в первый. А для театра и эстрады закон один...
- Как вы считаете, кто оказал решающее влияние на ваше творческое развитие?
- В этом отношении мне повезло - моим педагогом в училище была народная артистка РСФСР Надежда Ивановна Слонова. На протяжении двадцати лет не прерываю с ней связи. Попросил ее приехать в Юрмалу и, как всегда, очень волновался, зная, что она смотрит на меня из зрительного зала. Честное слово, как на экзамене...
Большое влияние на мое творчество оказал ленинградский писатель Михаил Городинский. С ним мы познакомились в 1982 году и с тех пор довольно тесно сотрудничаем. Общение с ним заставило меня требовательнее подходить к качеству литературного материала. Назову имена других писателей, с которыми я также постоянно работаю. Это москвичи Леон Измайлов, Ефим Смолин, ленинградец Семен Альтов.
- Кроме шуток, как вы относитесь к кулинарии? Что вы сами умеете готовить и насколько это съедобно?
- В любом деле уважаю профессионализм, поэтому стараюсь не проводить рискованных экспериментов на себе и на своих близких. Впрочем, измени я этому правилу, - кто знает? - возможно, кулинары раз и навсегда избавились бы от критических наскоков одного из артистов эстрады...
- Вам нравится, когда вам дарят цветы из зала? Какие вы больше любите?
- Люблю все цветы, но розы среди них явно лидируют. В любом цветке, подаренном зрителем, актер видит намек на комплимент, на признание, дружескую поддержку. А это всегда приятно. И когда цветов нет, невольно в душу закрадываются разного рода сомнения. Но в конце концов, все дело решают не розы, а человеческие лица. На них все написано...
- Зрители знают вас и как талантливого пародиста. Как относятся к вашим пародиям те люди, на которых вы их делаете?
- Этим жанром теперь почти не занимаюсь.А отношение к пародии зависит от чувства юмора пародируемого. Я и сам был неоднократно объектом пародии, и должен сказать,когда пародия сделана точно, не смешно. Однако такое совпадение бывает очень редко.За пародию на Николая Озерова меня приняли в федерацию футбола СССР - он сам дал мне рекомендацию...Я сказал, что пародией больше не занимаюсь. Это так и не так. Уточню: не занимаюсь пародированием конкретных людей. Но элемент пародийности присутствует в любом сатирическом произведении. И если помните, слово "пародия" переводится с греческого, как слово "перепев", или - комическая переделка. Я бы сказал - передразнивание. С какой едкой пародийностью у Чехова в его "Хамелеоне" выведен Очумелов. Он то снимает шинель, то снова надевает, ему то жарко, то холодно, в зависимости от меняющейся ситуации. Деталь с шинелью абсолютно пародийная и доведена до абсурда. Зощенко когда-то очень верно заметил: "Все мои персонажи пародийные". Пародия - это точка зрения. Это фундамент сатирического жанра и она стара, как мир. Некогда пьесы Аристофана "Ахарняче" и "Лягушки" пародировали Еврипида и Эсхила. Или пародия Некрасова "И скучно, и грустно, и некого в карты надуть".
- Что представляет из себя ваша нынешняя программа, с которой вы приехали в нашу республику?
- Она собрана из работ, совсем уже уходящих в прошлое, и относительно новых. Что-то осталось от спектакля Аркадия Хаита "Очевидное невероятное", два рассказа Михаила Зощенко - "Беспокойный старичок", "Фотокарточка". Представляю рассказы Михаила Городинского "Серафима", "Ночное", "Пристяжной" и Леона Измайлова "Памятник".
- Чем вы увлекаетесь в часы досуга?
- В часы досуга я увлекаюсь работой. И книгами. Только очень мало времени остается для чтения.
- Бывают ли у вас репетиции, и если да, то в чем они заключаются?
- Этим я занимаюсь всюду и всегда. Для меня репетиция - это и обдумывание того, что предстоит сделать, и того, над чем в данный момент работаю, и того, что делаю уже давно. Процесс подготовки - и внутренний и внешний - к выступлению не прекращается... Иногда в беседе с приятелем или просто знакомым, проверяю на них какую-нибудь свою находку. Приглядываюсь к людям, к их жестам, прислушиваюсь к выражениям, разного рода проявлениям в тот или иной момент жизни.Зрителя не проймешь дежурными байками, даже если они в данный момент очень злободневны. Его просто необходимо заставить думать, но при этом и сам актер должен уметь думать - художественно, подчиняясь законам искусства, законам своего жанра. Вот почему и нужно все время искать свою ритмику, свой голос и, если угодно, свой шарм. Наверное, об этом думал великий Чаплин, когда говорил: "Ничего не может быть дороже актёрской индивидуальности". Но индивидуальность - не манна небесная, ее нужно в себе взращивать, лелеять и поливать потом...
- На ваши выступления некоторые зрители приходят с магнитофонами. Как будто так и надо. Что это - дань научно-техническому прогрессу или же, образно говоря, желание после угощения завернуть с собой еще пару бутербродов?
- Меня другое волнует: некоторые личности из моих концертов сделали для себя доходное дело - записывают Хазанова на пленки и спокойненько распространяют их по энной цене. Неприкрытая спекуляция, ничего общего не имеющая с настоящими любителями эстрадного искусства. Возник какой-то безумный ажиотаж вокруг моих программ, который отвлекает и мешает работать...
- Судя по вашим частым посещениям Риги и Юрмалы, эти города вам нравятся.
- Они приносят мне удачу. Двадцать лет назад, сразу же после приемных экзаменов в училище циркового и эстрадного искусства, я приехал отдыхать в Юрмалу. Посещение Риги в 1982 году тоже для меня было весьма удачным: наряду с текстами Аркадия Хаита, я знакомил зрителей с творчеством писателя Михаила Городинского, привнесшего в мою работу качественно новые элементы, и рижская публика приняла и поняла меня. И вот я снова в Риге - что ж, буду и на сей раз ждать положительных изменений в жизни...
- Пусть, Геннадий Викторович, они обязательно произойдут. Спасибо за беседу.
Ее вел Александр Ольбик.
* * *
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО ПОКОРЯЕТ ЛАТЫШЕЙ
(17 сентября 1985 г.)
Последние дни связаны со встречей с Евгением Евтушенко.О том, что он приезжает в Ригу на 120-летие Райниса, я узнал от коллеги Виксниньша, который работает в газете "Ригас Балсс". И он же предложил мне сделать для нее интервью с поэтом. Мне это предложение показалось весьма и весьма заманчивым, хотя о творчестве Евтушенко я знал не больше, чем, наверное, знает средней начитанности человек. И я взялся за дело. Я не мог упустить возможность пообщаться с таким мощным накопителем духовности (а поэзия, на мой взгляд, есть самый мощный генератор духовности), да и, если честно, меня всегда привлекали люди "высокого полета", от которых я мог что-то получить для своей души, для своего воображения...Это не был снобизм, это было естественное стремление к возвышенному...Но я так же понимал, как трудно будет найти подходы к Евтушенко, у меня уже был опыт малодоступности к таким известным людям, как Леонов, Куравлев и это портило настроение. Но и заводило...Я понимал, что кроме меня его будут домогаться другие газеты, радио, телевидение.И вот, чтобы не упустить свой шанс, я за два дня до его приезда в Ригу, провел разведку - в какой гостинице и в каком номере он будет жить...Сделать это было несложно: один звонок в Союз писателей Латвии, другой - в саму гостиницу.
Евтушенко прибыл в Ригу 10 сентября и остановился в гостинице "Ридзене". Не теряя времени,и несмотря на поздний час (в 11. 20),я позвонил в эту гостиницу и...услышал его, с некоторой хрипотцой голос. Представился: дескать, с вами говорит, корреспондент газеты "Ригас Балсс", которая является организатором и учредителем премии имени Яна Райниса.Да, именно так и было, что в значительной степени предопределило дальнейшее развитие этой, отнюдь не космического масштаба, но очень важной в контексте празднеств по случаю годовщины Яна Райниса, истории...Евтушенко спросил: "А что, вы хотите именно сейчас взять у меня интервью?" В голосе слышалось с трудом скрываемое раздражение. "Нет, не сейчас, - сказал я, - но в любой ближайший день". "Позвоните завтра в 11 утра", - и он положил трубку. Назавтра, ровно в 11 я позвонил в гостиницу и мне снова ответил тот же с "трещинкой" голос. И я терпеливо изложил суть вопроса, он меня выслушал и, не вдаваясь в пространные объяснения, сказал: "Понимаете, я в принципе не против встречи с вами, но я не принадлежу себе. У меня каждая минута расписана". Я вставил реплику: "Значит, встретиться нет никакой возможности?" "Почему же нет, в 15 часов буду в Союзе писателей, приезжайте и, возможно, выкроем несколько минут". Опять неопределенность. И еще одна напасть: я вдруг почувствовал приближение мигрени, очень заболел левый висок, появилась аритмия (давняя моя хвороба, полученная после сильнейшего гриппа в 1968 году). Да, так было всегда и на этот раз, как я позже узнал, приближался сильнейший антициклон, на что мои извилины всегда болезненно отзывались...А мне еще нужно было подготовиться к встрече с поэтом, хотя бы бегло просмотреть его двухтомник избранных произведений "Точка отсчета" за 1981 год и еще две книги, связанных с его творчеством. И все это на "больную голову". О поездке в Союз писателей не могло быть и речи...Но я знал, что основные торжества юбилея Яна Райниса должны пройти в одноименном театре, куда я непременно должен был попасть. Но прежде пришлось принять ударную дозу анальгина и лечь в постель. Настроение было прескверное, думал, что можно поставить крест на встрече и на интервью.Но поспав, я пришел в себя и уже в 5 часов готов был к "подвигам".
В редакции газеты "Юрмала" моя коллега Апините дала мне свой билет в театр имени Я.Райниса, где готовились торжества, посвященные Главному латышского поэту...И я отправился в Ригу, в театр, где надеялся прояснить для себя ситуацию со встречей с Евтушенко. Но перед поездкой я позвонил в Бюро пропаганды советской литературы, но нужного человека не застал, а потому отправился в театр "на авось" в надежде встретить этого человека там...
В 19 30 торжественное собрание открыл первый секретарь Союза писателей Латвии Петерс. С виду мужик мужиком - корчмарь или, в лучшем случае, старший инженер какого-нибудь ПУЖДХ. Но стихи у него прекрасные...даже в переводе...Он долго говорил и все по-латышски, из чего я мало что понял, после него выступали гости - из ГДР, Эстонии, Армении, от России - Сергей Залыгин, произнесший очень проникновенную, умную, но исключительно короткую речь.В президиуме находились первый секретарь ЦК КП Латвии Пуго и его окружение, а справа от него - Сергей Павлочив Залыгин, поэтесса Крома (лауреат премии им. Я.Райниса), а рядом с ней мой искомый" объект" - Евгений Александрович Евтушенко. Однако он, как будто не слушал речи, а обложившись какими-то книгами,во всю что-то быстро писал.Иногда он снимал о с глаз очки, вертел их в руках, грыз дужку, несколько мгновений раздумывал, потом снова надевал очки и принимался строчить на листке бумаги. Когда он вертел очки, в зал летели искорки от его руки и я подумал, что это, наверное, так сверкает бриллиант...Я даже мысли не допускал, что такой Поэт может снизойти до како-то другого, "низшего" камня...И мне захотелось узнать - так ли это?
Залыгин тоже что-то писал и я подумал - неужели эти ребята и впрямь не могут жить без того, чтобы не водить пером по листу бумаги? Но как потом выяснилось, дело было в другом. Залыгин конспектировал свое умненькое, очень лаконичное, выступление, а Евтушенко писал статью, посвященную Яну Райнису, которое на следующий день попало в мои руки.
Вместо поэтессы Кромы (сама номинантка на премию была слишком слаба) выступила какая-то актриса театра, зато Евтушенко, напоминающий лицом престарелого гладиатора, врубив самые крутые обороты речи, принялся читать отрывок из своей поэмы "Мама и нейтронная бомба". По правде сказать, я ее еще не читал и, готовясь к встрече, не нашел ее в булдурской библиотеке.Сама поэма и голос Евтушенко меня захватили целиком. Многие места поэмы казались мне настоящими откровениями. Подчиняясь законам ораторского искусства, Евтушенко чередовал громогласное обращение в зал с умирающим шепотом, когда можно было услышать сипение астматиков. Латыши и русскозычные внимали большому поэту России с благоговейным вниманием. Если бы я был один в зале, возможно. В отдельные моменты мог расчувствоваться до слез - насколько сильны были удары поэтического слова.
В перерыве я пошел искать представителя Бюро пропаганды мадам Миллере - где-то внизу, у администратора, где толпилась разодетая латышская публика, её поэты и какие-то сильно накрашенные девицы...Но вместо Миллере я нашел ее начальника Андриса Яновича, который пообещал мне переговорить с Евтушенко и, если удастся склонить того на беседу с корреспондентом газеты "Ригас Балсс".
И действительно, утром следующего дня я ему позвонил в бюро и он мне определенно заявил, мол, разговор с Евтушенко состоялся и сегодня, с 9 до 11, он будет в драматическом театре слушать постановку лиепайского театра его "Мамы и нейтронной бомбы". Сказано это было в 10.25, а уже в 10.35 я катил на такси в сторону Риги. Прибыл в театр, когда спектакль уже входил в свою финальную часть. Слышались музыка, крики, вопли...Директор лиепайского театра, которого я застал в комнате администратора, держал в руках электронагреватель, не решаясь включить его в розетку. Я объяснил ему причину моего появления и директор довольно доброжелательно сказал. что спектакль заканчивается и мне можно подождать Евтушенко в администраторской. Но кроме меня его еще ждала корреспондент партийной газеты "Циня" некая Диана, которая держала в руках магнитофон. И у меня в сумке тоже ждал своей очереди магнитофон и блокнот с вопросами к поэту. Когда кончился спектакль, мы с журналисткой пошли за кулисы. На сцене. В свете юпитеров, стояли артисты, а слева от них, на авансцене, доминировала фигура Евтушенко. Он был в курточке с красным воротником, в синей рубашке и брюках типа джинсовых только помягче, фланелевого типа. Он громогласно рассыпал комплименты в адрес провинциального театра. Ему очень понравилась работа художника, игра артистов, их умение читать стихи и вести себя на сцене. И через слово эпитет: прекрасно, превосходно, исключительно точно и т.п. Когда он хвалил лиепайчан, моя попутчица из "Цини" тщетно пыталась включить магнитофон, чтобы запечатлеть на магнитопленке "историческую" речь русского пиита. Но магнитофон не включался и на лице Дианы была написана целая драматическая сага. Зато мой магнитофон исправно фиксировал сентенции поэта, что, думаю, не попадет ни в какие официозные документы. К слову, замечу, что это была моя вторая, хоть и неблизкая, встреча с Евтушенко. Первая состоялась три или четыре года назад, когда он давал выступление в Доме культуры Латвийских профсоюзов (ЛРСПС).
Наконец он кончил расточать комплименты и двинулся за кулисы. А там, в "засаде" ждал его я. С чего начать? - спрашивал я себя, ибо нужна была какая-то нетривиальная фраза, соответствующая его и моему настроению. Вообще, от первых слов очень многое зависит - как и о чем и с каким настроением будет проходить беседа.
За кулисами было сумрачно и, когда он вплотную подошел ко мне, я сказал: "Вот тут-то мы вас, Евгений Александрович, и поймали..." "Чем могу служить?" - доброжелательно отреагировал Евтушенко. "Скажите, Евгений Александрович, честно и благородно - дадите вы, наконец, интервью газете-спонсору премии имени Райниса или нет?" Когда мы вышли из-за кулис в коридор, где было светло, он обернулся в мою сторону и самым внимательным образом осмотрел меня с ног до головы. На мне была синяя куртка-пухлёнка, синяя рубашка, джинсы и шузы тоже синие с белым. Мы с ним были почти в одной, синей, гамме. У меня через плечо висела сумка "Brand", а на Евтушенко взирала моя небритая физиономия и вопрошающие глаза. Нет, все-таки существует биополе...Он заглянул мне в глаза, задержал свой взгляд чуть дольше, чем необходимо, улыбнулся и сказал: "Знаете что, я вам дам написанную мной статью о Райнисе...Она в гостинице...Хотите?" Разумеется, я хотел её заполучить... Но вместе с тем это меняло все дело.Видимо, Евтушенко хотел отделаться от меня этой небольшой статьей, увильнув от интервью, что не входило в мои планы. Но с другой стороны, после столь "великодушного" жеста с его стороны я не мог настаивать на немедленной беседе. Но тут подошли лиепайчане, окружили нас кольцом и начался шумный, немного бессвязный разговор. Евтушенко достал из внутреннего кармана куртки пачку "Космоса", закурил и начал делать умопомрачительные затяжки. Он был возбужден и с пылом говорил о только что закончившейся постановке его поэмы.
К нам подошел режиссер лет 30-35 с изрядно помятым лицом и Евтушенко своё внимание перенес на него. И опять посыпались комплименты и посулы пригласить труппу лиепайского театра в Москву, в театр эстрады, где она может показать свои таланты...Поэт попросил у режиссера его домашний телефон. На что тот ответил, что такового у него дома не имеется. "Как это нет? - возмутился Евтушенко. - Это же полнейшее безобразие..." А кто-то со стороны добавил: "У него нет не только домашнего телефона, но нет и самого дома..." Конфуз и только. Раздался смешок и поэт тут же переключился на другую тему. Сказал, что в сентябрьском номере "Нового мира" опубликована его самая лучшая поэма "Фуку" и он очень советует режиссёру прочитать её, а может быть, и поставить...Наконец, разговоры израсходовались и Евтушенко у кого-то спросил: "Во сколько мы должны быть в ЦК?" В 12, ответили ему. И сказав. Что в таком виде ехать туда неприлично, и что надо переодеться. И он обратился ко мне: "Ну что, поедем?" И мы с ним пошли на выход. На полпути он вдруг спохватился - забыл где-то свою кепку. Мы вернулись в театр и он отправился в кабинет директора и вышел оттуда уже с кепкой на голове. Это была далеко не новая восьмиклинка, в черно-белую клетку, за которую в базарный не день вряд ли можно было бы получить больше полушки...Но это, видимо, был его талисман, как у Жуховицкого портфель, старенький, но с которым пришло творческое озарение со всеми вытекающими из этого последствиями.Или как у Маяковского с его желтой кофтой. Наверное, все футболисты, хоккеисты, поэты и...словом, все без исключения человек страдают подобным суеверием...И я тоже не исключение: магнитофон, на который я записывал голоса знаменитостей, долгое время был таким же моим талисманом удачи ...По крайней мере так мне казалось...
И мы поехали на "Волге" в гостиницу "Ридзене".В холле он попросил меня подождать, а сам на лифте отправился переодеваться. Я устроился на мягком диване, который как раз располагался напротив лифтов, и стал ждать. Я видел, как в гостиницу вошел поэт Петерс в сопровождении гостей. Которые присутствовали на вручении премии им. Райниса. Примерно. через 10 минут появился Евтушенко в элегантном пиджаке стального отлива, но в тех же джинсовых брюках. В руках у него были листы бумаги, которые он тут же передал мне. Сказал: "В единственном экземпляре". Как бы подчеркивая свое хорошее отношение то ли к газете, то ли лично что ко мне. Вообще, его благорасположение я чувствовал на всем протяжении наших с ним контактов. Я спросил: "Евгений Александрович, в случае чего я могу вам позвонить?" "А что может случится?" - спросил он. "Ну мало ли какая может возникнуть неясность или потребуется какое-то уточнение по тексту..." "Конечно, можно..." Я хотел было договориться с ним насчет интервью, но в это время подошел Петер и помешал нам, вернее, мне продолжить разговор. Евтушенко поздоровался с Петерсом и спросил у него: "Вы знакомы с корреспондентом вашей газеты?" Словно хотел убедиться, что я не какой-то самозванец, а настоящий корреспондент, настоящей газеты... Между тем, Петерс пристально, изучающе всмотрелся в мое лицо, и после минутной паузы ответил: "Возможно, знакомы..." Я сказал ему: "Когда-то мы были представлены друг другу..." Так и было, кажется, в 1973 году, когда компания латышских поэтов (Имерманис, Петерс, Скуениекс, Эгил Плаудис и Марис Чаклайс) после гуляния в соседнем баре "Рубин" завалились ко мне допить принесенное с собой вино...Евтушенко обратился к Петерсу: "Дай ручку, я запишу свой телефон". Я сказал, что у меня есть его телефон.
Мы попрощались. Евтушенко с Петерсом вышли из гостиницы, сели в "Волгу" и куда-то укатили. Наверное, в ЦК партии...На следующий день газеты об этом дали сообщение...
Не отходя от гостиницы, я с нетерпением стал изучать врученную мне рукопись. Магия сопричастности к носителю мировой культуры чрезвычайно сладостна и притягательна. Наверное, не зря тысячи паломников, претерпевая опасности и невзгоды, устремляются в Мекку, в другие святые или с исторические места...Людей влечет к местам великих свершений, к историческим и духовным святыням. В человеке заложен инстинкт познавать непреходящее. Толкает иллюзорное желание соприкоснуться с символом и как бы войти с ним в другие, незнакомые, но бесконечно манящие времена. А может, от всеядного однообразия мы, пигмеи обыденщины, временами устремляемся к вершинам, на которых пребывают великаны от искусства...или тени Тутанхамона, Цезаря, Колумба или кардинала Ришелье...Говорят, в Потсдаме, в зале, где проходила встреча Сталина Трумэна и Черчилля, у многих кресел исчезли набалдашники, которые тоже стали историческими реликвиями и приобрели таким образом духовную ценность. И трудно судить за это "воришек", ибо как сказал великий Гельвеций, естественно у человека стремление к славе, власти, ради которых, собственно, и происходят колоссальной энергетичности поиски во всех сферах человеческой деятельности. Я всегда стремлюсь использовать шанс, чтобы встретиться с людьми, чья деятельность связана с нравственной направленностью, духовным поиском. Эти люди мне бесконечно интересны, я многому у них учусь, они дают мне отличный допинг не плыть по течению, и как бы указывают путь, по которому, в силу своих способностей, должен идти. Это не снобизм (хотя, кто так думает, спорить с ними не буду), а очень естественное стремление быть сопричастным духовности её лучших носителей...
...Напечатав дома рукопись Евтушенко (в 2-х экземплярах), что далось мне с трудом, ибо почерк его оставлял желать лучшего, я в субботу, 14 сентября, отвез один экземпляр в гостиницу "Латвия" (куда накануне переехал Евтушенко) и оставил вместе с моим письмом у портье. Любопытная деталь: я сказал женщине, которая в тот день дежурила такую фразу: "Если Евтушенко не получит это письмо, он меня убьёт..." Она ответила: "Он же готов всех убить..." "Что ж так?" "А уж больно он высокомерный, ни разу еще, когда берет или оставляет ключ, не поздоровался..." И добавила, что, мол, пишет о добре, а сам по жизни хам..." "Нет, - сказал я женщине, - он не потому не здоровается, что не хочет, он в это время обдумывает новые стихи, пришедшие ему в голову..."
В своем письме, которое я оставил вместе с его статьей о Райнисе в гостинице, я написал: "Уважаемый Евгений Александрович! Оставляю копию Вашей рукописи (для газеты "Ригас Балсс") и смею надеяться, что Вы её прочитаете и, возможно, если необходимо, поправите или внесете какие-то уточнения. И еще: очень прошу Вас, Евгений Александрович, уделить мне 15-20 минут, дабы задать Вам пару вопросов, связанных именно с премией имени Райниса, которой удостоились и Вы. Ей-богу, так надо! Заодно передам Вам небольшой аванс гонорара в счет будущей публикации Вашей статьи. Право же, как-то неудобно об этом говорить...Вот только не представляю как с Вами связаться: в гостинице и слышать не хотят о том, чтобы Вас побеспокоить. И в общем это правильно, однако такая "конспирация" бедолаге журналисту сильно сбивает дыхание...И поскольку у меня нет другого выхода, оставляю Вам свой телефон в надежде на Вашу солидарность. Тел: 653374 - с 7 до 15 и с 20 до 7 утра...
С абсолютным уважением, Александр Ольбик".
Этим письмом я хотел подготовить его к встрече. Хотя я почти на 100 % был уверен, что сам он мне не позвонит. И действительно, прошла суббота, большая часть воскресенья - молчок...Вечером, около 11 часов, я позвонил по номеру его телефона, который я получил в справочном бюро гостиницы после предъявления журналистского удостоверения. Ответил сам. "Получили ли вы копию вашей статьи?" - поинтересовался я. "Да, получил, но я еще не успел ее прочитать...Позвоните завтра в половине десятого". И повесил трубку. Коротко и ясно. Между прочим, упоминание в письме о части гонорара - сущая брехня, ибо никто никакого гонорара ему не выписывал. Просто это был мой примитивный ход и, как показали дальнейшие события, он полностью себя оправдал. Поэты даже такого ранга как Евтушенко, гораздо больше тратят, нежели зарабатывают. Конечно, он не мог рассчитывать на Бог весть какой гонорар, но сам факт такого предложения мог вызвать у него положительную реакцию. Я всегда помнил материнское наставление: не дорога ешка, дорога притешка...Все дело в психологии: вряд ли много в Союзе таких редакций, которые выписывали бы гонорары за еще не опубликованный материал, тем более, если это газетные провинциальные редакции. Другое дело книжные издательства, там аванс - в порядке вещей, но, разумеется, сопровождаемый Договором. Но прежде чем направиться на встречу с Евтушенко, я прикинул, сколько рублей смогу выделить для этого мифического гонорара из своего в общем-то тощего журналистского кошелька. И сделать так, чтобы было и необременительно, и не унизительно для обеих сторон. Дело облегчало то обстоятельство, что я примерно знал, сколько моя газеты платит гонорара за текст за такой текст - от силы 20-25 рупий...Конечно, это сущий мизер¸ учитывая его статус, его отвлечения на написание статьи и на разговоры со мной. Короче. Из имеющихся у меня 20 рублей, я выделил 15, которые в виде аванса намеревался при встрече передать Евтушенко. Конечно. если бы у меня было больше денег, я обязательно ее удвоил, а то и утроил бы, так велико было мое "увлечение" и желание пообщаться с этим замечательным поэтом и очень незаурядным человеком. А то, что это незаурядный человек...тут вопросов вообще не возникало...Я убежден, что за общение с людьми такого класса нужно платить и платить по гамбургскому счету, но...
На следующий день я был дежурным редактором в Доме печати, где распологалась наша корректорская. Корректором была Анжела Гаспарян, которой я сказал о своем намерении смотаться в гостиницу "Латвия", чтобы взять там интервью с Евтушенко. Здесь я должен оговориться: охота за знаменитостями с какого-то времени стала моим чуть ли не хобби. Во-первых, потому, что я работаю в курортной газете, а там, где курорт, всегда много приезжего люда, разного, начиная от шахтеров и кончая артистами калибра Магомаева или писателя Айтматова. Тем более, если учесть, что в городе несколько Домов творчества: старейший Дом творчества писателей в Дубулты, художников в Дзинтари, Дом творчества композиторов в Меллужи...так что было где "ловить" знаменитостей с последующим их интервьированием. Что однако не было простым делом, чаще всего знаменитости на курорте не очень входили в контакт с журналистами и все подчас зависело от случая и везения. В мою прямую обязанность корреспондента "Юрмалы" входил поиск именитых гостей, беседа с ними с последующей публикацией беседы под рубрикой "Гости Юрмалы".
В 9.30, как мы и условились с Евтушенко, я ему позвонил в гостиницу по телефону 220634.
И снова услышал голос с трещинкой. Коротко объяснил суть звонка. Он тут же сказал: "Я прочитал материал и, по-моему, его можно давать в таком виде. Правда, я заменил заголовок" И тут я сказал ему главное, чем в последние дни я был озабочен: "Евгений Александрович, нужно с вами хотя бы накоротке побеседовать...Дело в том, что вы даёте свою статью а Райнисе, что очень хорошо, но без интервью с вами, это будет как недописанная строфа..." Я специально употребил это существительное "строфа"...Маленькая "цыганская" хитрость...Последовала "головокружительная" пауза. Наконец, выдох: "Я сегодня улетаю. Если хотите, приходите в половине 11-го в гостиницу..." Не в 11, а именно в полвине одиннадцатого...Я сдуру начал ему объяснять, что, мол, дежурю по номеру, выпускаю газету, и освобужусь не ранее двух часов...Евтушенко: "В два часа я уже улетаю из Риги..." Выручила Анджела, которая заверила меня, что будет особенно внимательно вычитывать полосы и следить за версткой, так что я мгу идти на интервью с Евтушенко...Что случается не каждый день и что было событием не только для одного журналиста, который работает с гостем, но и для всей редакции...И вот с магниофоном и блокнотом, в котором уже были набросаны вопросы, с его книгой "Точка отсчета" , чтобы взять автогрф, я отправился на свидание к Евтушенко. Мне нужно было перейти мост через Даугаву и прямиком, по улице Ленина - направиться в сторону "голубой" гостиницы "Латвия"..."Голубой" - из-за облицовки голубого цвета...Через минут 15 я уже входил в нее, а еще через две минуты - оказался перед 701-м номером. Я постучал и через мгновение (как будто меня ждали) дверь распахнулась...и передо мной предстала довольно молодая, очень стройная и довольно (отвратительное слово) красивая женщина. На ней был строгий, в сине-белую полоску, костюм. Евтушенко сидел на стуле у маленького столика, увидев меня, хорошо улыбнулся и, когда я подошел, поднялся и подал мне руку. Мы пожали друг другу руки, после чего он сказал: "С человеком с таким рукопожатием лучше в темном месте не встречаться..." Я, конечно, мог бы ему в связи с этим кое-что объяснить...например, что мои руки несколько лет имели дело с металлом, когда я работал на авиационном заводе, а позже - в газовом хозяйстве, на обслуживании подземных хранилищ, где тоже приходилось иметь дело трубопроводами, вентилями, заслонками и прочими физическими "трудозатратами"... Разумеется, ничего такого я ему не сказал, но его реплика о рукопожатии невольно создала некую непринужденную атмосферу, легкую и, кажется, взаимоприемлемую...
Женщина с журналом "Новый мир" уселась на диван, стоящий вдоль окна. Выходящего на улицу Кирова. Тут же стояли два мягких кресла, в одно из которых я и у селся. Евтушенко устроился на стуле, который был у небольшого продолговатого стола, тоже у окна. Выходящего на улицу Ленина. Но сел так, что его руки легли на спинку стула, вполоборота ко мне...Я изучающе смотрел на него, мне все в этом человеке было интересно. У него редкие волосы, как бы истончившиеся, немного тусклого, неопредленного цвета. Свтлые глаза. Он курил и когда затягивался, щеки. Казалось, слипались, до такой степени они западали ему в рот. Таких умопомрачительных зхатяжек я больш ни у кого не видел...
Одет...в джинсоподобные брюки и рубашку, в чем он он был в театре...
Наконец мы заговорили. Но поскольку у меня было мало времени, я намеревался уложиться в 20-25 минут, однако, разговор затянулся и я даже забыл о работе, так увлек меня наш диалог...Евтушенко говорил просто, как обычно говорят в семье или в кругу друзей, без какого бы то ни было желания блеснуть словом или какой-то фразой. Но говорил напористо, темпераментно, иногда вставал со стула, делал по комнате несколько шагов в сторону двух застланных клетчатыми пледами кроватей и...курил, и курил... Когда он поворачивался ко мне спиной, я видел как сзади из-под простенького ремня выпросталась рубашка, но он этого, конечно, не замечал...Я тут же подумал о красивой женщине - каким, интересно, Поэт выглядел в ее глазах и...что их связывало?
Магнитофон я держал на коленях и он крутил и крутил кассету...Иногда в номере раздавался телефонный звонок, Евтушенко извинялся, шел к тумбочке, снимал трубку и, усевшись на кровать, начинал разговаривать.
Он намного проще и доступнее, чем я думал, не было в нем и намека на какую-то "особенность", скорее он напоминал мне рабочего парня после хорошей поддочи.
Такая несущественная деталь: когда он делал променаж по комнате, он все время боролся с искушением, чтобы не закрыть ногой лежащий на полу, у стула, кейс с поднятой крышкой. Я видел его нутро, в котором ничего особого не было, никакого "шика" - какие-то бумаги в хаотическом состоянии, связка ключей в кожаном, залоснившемся футляре и пр. мелочи. На низком, довольно обширном столе царил полный бардак: повядшие в вазе цветы, всюду следы вечерней трапезы: хлеб, дольки арбуза, пустые сигаретные пачки, газовая зажигалка, газета, и несколько тарелок с остатками еды и много чего другого. На холодильнике лежала огромная подовой выпечки буханка хлеба, с большой аппетитной трещиной на пропеченном боку. Наверное, приобретенная на рынке. Рядом со столом лежало просто кинутое вельветовое пальто горчичного цвета. Вообще цвета одежды Евтушенко скорее были неожиданные - в клетку, разных неожиданных цветов и оттенков...
О чем мы говорили? Я расспрашивал его о новой поэме, новых стихах, о счастье, о смерти, словом, о том, что волновало и интересовало меня...как читателя и что может заинтересовать других читателей моего будущего интервью с этим незаурядным человеком. Он не уходил от ответов и, не выпуская изо рта сигареты,отвечал на все мои вопросы. И в этом не было ни малейшей рисовки или нежелания. Когда я процитировал строку из его стихотворения "Идут белые снеги", в котором говорилось о смерти, он улыбнулся и взглянул в сторону женщины. Улыбка эта была красноречивой, в ней было много надежды и, как мне показалось, лукавства...
Разговаривали мы с Евтушенко часа полтора и когда закончили, я ему сказал: "Евгений Александрович, хочу вручить вам маленький, почти мизерный аванс и, ради бога, не обижайтесь..." И я достал из кармана деньги - 15 рупий...Он их взял и спросил: "Расписываться нигде не надо?" "Нет, нигде..." - успокоил я Поэта. "Впервые получаю деньги без расписки..." И я этой констатацией неприменул воспользоваться: "Если хотите, можете расписаться вот здесь", - я вынул из сумки его книгу "Точка опоры" и, открыв обложку, указал на библиотечный штамп, что свидетельствовало, во-первых, о моей краже и, во-вторых, сделанной во имя "благородного дела", подтверждающая уважительное отношение к собеседнику...Он взял книгу и написал: "Дорогому Саше Ольбику". И тут же спросил: "Почему у вас, Саша, такая фамилия? Вы откуда сами?" Я ответил: "Кто-то из моих предков был из прибалтов, во всяком случае, так думала моя мама, хотя точно сказать - из какого именно племени не могла..." Потом он спросил о другом, для меня неожиданном: "вы пишите прозу?" "Да. Случается..." "Печатаетесь?" "Собираюсь...Только что отдал свой рассказ в журнал "Даугава", обещаются осенью опубликовать..." В это время позвонили и столь интересный для меня разговор пришлось прервать. Когда прощались Евтушенко сказал: "Мне приятно было с вами, Саша, познакомиться и, надеюсь, что вы пришлёте мне газеты с моим материалом и интервью..." "И гонораром, - добавил я. - Только по какому адресу?" Он взял со столика лист бумаги и написал: "Московская обл.,п/о Чеботы, Переделкино, Евтушенко Е.А."
Когда мы прощались. Уже в дверях, я ему сказал: "Дай вам Бог хорошего здоровья и долгих лет жизни. Мы вас очень любим..." В тот момент я действительно был убежден, что Евтушенко самый лучший поэт России и не только России, а и всей страны...
Позже я узнал, что кроме меня, то есть газеты "Ригас Балсс", он никому больше не дал интервью. В тот же день, уже в аэропорту, его хотел достать мой друг и коллега Володя Стешенко (теперь работающий в ЛАТИНФОРМЕ), который хотел чтобы Евтушенко высказался по поводу американской стратегической инициативы...Тем более, Поэт, что называется одной ногой уже был в самолете...А возможно, он просто не пожелал в спешке высказываться на этот серьезный счет...Наташа Карповская тоже до него "не достучалась", Евтушенко отказал ей наотрез...
А вот что получилось из нашего с Евгением Александровичем разговора, о котором я так подробно и так хаотично рассказал:
"ВЫСКАЗАННАЯ МЫСЛЬ -
ЭТО ТОЖЕ ПОСТУПОК..."
Лауреат Государственной премии СССР и литературной премии имени Яна Райниса Евгений Евтушенко.
Когда у него спросили - какими качествами должен обладать настоящий поэт, он ответил:
- Таких качеств, пожалуй, пять. Первое: надо, чтобы у тебя была совесть, но этого мало, чтобы стать поэтом. Второе: надо, чтобы у тебя был ум, но этого мало, чтобы стать поэтом. Третье: надо, чтобы у тебя была смелость, но этого тоже мало, чтобы стать поэтом. Четвертое: надо любить не только свои стихи, но и чужие, однако, и этого мало, чтобы стать поэтом. Пятое: надо хорошо писать стихи, но если у тебя не будет предыдущих качеств, этого тоже мало, чтобы стать поэтом.
Быть поэтом вообще нелегко...
Удивительно созвучие этих слов с высказыванием великого чилийского поэта Пабло Неруды: "В доброй части моих произведений я хотел доказать, что поэт может писать о том, что ему указано временем, о том, что необходимо обществу..." А человеческому сообществу необходим такой миропорядок, при котором оно было бы счастливо. Но счастье общества в наш атомный век немыслимо без мира, без людского взаимопонимания, доброты - словом, извечных человеческих добродетелей. И поэт, если он Гражданин, об этом никогда не забывает и работает на эти добродетели словом, мыслью... Ибо, как настаивает мой собеседник, "высказанная мысль - это тоже поступок...Это героика мышления, перерастающая в действие..."
Поэмы Евгения Евтушенко - "Братская ГЭС", "Мама и нейтронная бомба", "Фуку" - это ли не убедительный пример наступательной поэзии, пронизанной сердечной болью за судьбы нашей голубой планеты и живущих на ней?
Восемнадцать лет назад, в предисловии к своей новой поэме "Коррида", впервые опубликованной в Латвии, Евтушенко писал: "В ней (поэме - А.О.) мне хотелось выразить свой протест против философии "человек человеку - враг...волк", протест против втягивания людей в кровавую игру, протест против созерцательности с трибун жизни".