Аннотация: Беседа с народным писателем Белоруссии Янкой Брылем
И ЗВУКА ВЛАСТНОГО МГНОВЕНЬЕ...
Беседа с народным писателем Белоруссии Янкой Брылем
- Иван Антонович, в предисловии к своему сборнику повестей и рассказов "Стежки, дороги, простор" вы пишете: "Поэты зарождаются в ту пору, когда вообще начинают удивляться красоте жизни, счастливо, еще подсознательно мучиться от желания высказать свои чувства...". А когда у вас эта пора настала? Каков ваш путь в литературу?
- Путь обычный: как и большинство писателей, и я начинал со стихов. В 1946 году, в Минске, я предложил своему будущему редактору, известному драматургу, Кондрату Крапиве две рукописи: стихи и рассказы. Он почитал их и посоветовал: "Давайте будем начинать с прозы". К стихам я больше никогда не возвращался.
Рассказы начал писать довольно рано - в 16-17 лет. Трудно сказать, с чего это началось. У меня такое ощущение, будто пристрастие к писательству в общем-то никогда не начиналось, а всегда жило во мне. Его просто разбудили природа Западной Белоруссии, где прошло мое детство, кни-ги Толстого, Чехова, Гоголя, Лермонтова.
Если бы мне нужно было назвать имена моих самых любимых писателей, два имени я назвал бы не задумываясь - Толстой, Чехов.
- Вопрос о "технологии" творчества: составляете ли предварительно план произведения или же пишете, так сказать, по наитию, подчиняясь внутреннему голосу выражения?
- Все начинается с зерна - замысла. Бунин определил это как "звук". Значит, все начинается со "звука". Расскажу о таком примере. Во время немецко-фашистской оккупации я был свидетелем, как вели на расстрел старуху и четырех красноармейцев. Эта картина поразила меня до глубины души и не давала покоя лет пятнадцать. Словом, до тех пор, пока я не написал рассказ "Мать". А ведь до этого я был в партизанах, видел кровь и смерть и сам не раз был с ней по соседству, а вот впечатления они не зачеркнули, не заслонили ту сцену со старухой.
Или другой сюжет - рассказа "Галя". Он родился в деревне, ночью, когда я вдруг услышал вдалеке тарахтенье трактора. Мне подумалось: кто-то так же, как и я, слушает это ночное бухтенье и у него или у нее, как и у меня, начинают зарождаться какие-то мысли, чувства. В своем воображении я явственно увидел судьбу какой-то неизвестной мне женщины, но увидел так отчетливо, что написал о ней рассказ.
Если первые строки уже легли на бумагу, если в черновике уже намечаются сюжетная канва и характеры - считай, рассказ написан. Я по склонности не эпик, а лирик - малоформист, и рассказ у меня держится не на внешнем сюжете, а на сюжете внутреннем...
- Как, например, ваш 60-строчный рассказ "Улыбка" - очень просветленная, лирическая миниатюра...
- Вот вам, пожалуйста, пример рождения художественного произведения. Это записанный сон. В литературе такое не редкость - вспомните хотя бы рассказ Льва Толстого "Что я видел во сне". Но сон - тоже результат подсознательного творческого процесса: о чем-то подобном я размышлял днем, но "звук" ко мне явился ночным видением.
Планирую ли я, когда пишу? Конечно, сначала намечаю линии и ходы, по которым будет следовать воображение. Но главное приходит не от рассудка, а от ума сердца, если можно так выразиться. И этот процесс протекает у каждого по-своему. Чем богаче опыт, чем разнообразнее звучат душевные струны, тем богаче будет характер героя, тем одухотвореннее будет вся ткань литературного произведения...
- Есть ли среди большого числа книг, написанных вами, -"лишние", от которых вам хотелось бы отказаться или, во всяком случае, заново переписать многие их страницы? Какой ваш рассказ, повесть, роман пользуется большим признанием, чем другие?
- В Белоруссии трижды выходили собрания моих сочинений и каждый раз приходилось что-то дорабатывать. Особенно много правки вносишь в перевод: своя вещь на другом языке видится более отчетливо. Некоторые рассказы, написанные в пору моей работы в литературных журналах частенько являются результатом "работы в номер" и несут на себе следы поспешности, незавершенности. Такие вещи, естественно, дальше периодики не идут.
Насчет доработки уже написанных произведений существуют противоположные мнения. Чернышевский, например, говорил, что никогда не надо к старости переписывать то, что написано в молодости. Другого мнения придерживался Толстой: "Эх, если бы еще одну жизнь, все бы переписал заново".
Судя по откликам читателей, они неплохо воспринимают мои лирические миниатюры, многие рассказы, написанные в 60-70-х годах, а также роман "Птицы и гнезда".
- Насколько мне известно, это ваш единственный роман?
- Собственно, это две повести, объединенные в роман с подзаголовком "Книга одной молодости". В нем я поведал о пережитом плене, о борьбе с фашистами, друзьях-товарищах, с которыми я вместе воевал.
- Латвия и Белоруссия территориально касаются друг друга. Есть ли у вас связи с латышскими писателями, с латышской литературой?
- Один из самых почитаемых мною поэтов - безвременно ушедший от нас Ояр Вациетис. Помню его еще совсем молодым человеком, Когда проходила декада белорусской литературы в Латвии, как вместе ездили по республике. В этих поездках мы пели латышские, русские, белорусские песни. Вскоре после этого Ояр прислал мне свою первую книгу с дарственной надписью, в которой были и такие слова: "А помните, как мы пели?".
Первое мое знакомство с латышскими писателями началось лет 30 назад, когда я был приглашен на 75-летие Андрея Упита. Тогда я познакомился и с Вилисом Лацисом. А еще раньше, на съезде писателей Таджикистана, сдружился с Юлием Ванагом и Андреем Балодисом.
Первые переводы моих произведений в вашей республике сделал Антон Биркетс еще в 1954 году. Затем роман "Птицы и гнезда" перевел Юлий Ванаг, кстати, что мне приятно отметить, заслуженный деятель культуры Белорусской ССР. Так что моя связь с латышской литературой давняя и, надеюсь, непреходящая.
У нас в Белоруссии знают и читают Лациса, Гриву, Веяна, Бридаку, Зиедониса, Вилкса и других писателей. Белорусский поэт Рыгор Бородулин прекрасно переводит Райниса, писатель Владимир Короткевич написал большое эссе о Латвии и тем самым еще ближе познакомил моих земляков с вашей замечательной республикой.