Lib.ru/Остросюжетная:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь]
|
|
|
- Аннотация:
ПОСЛЕДНЕЕ ИНТЕРВЬЮ С ВЕНИАМИНОМ КАВЕРИНЫМ.
Собственно, это не было интервью в обычном понимании, это скорее была беседа с человеком, который "разрешил" себе пообщаться с людьми "из Прибалтики".
|
КАПИТАНЫ УХОДЯТ В ВЕЧНОСТЬ
Последнее интервью с Вениамином Александровичем Кавериным.
Нам нужно было ехать на электричке с Киевского вокзала Москвы в направлении Апрелевки. Пункт назначения - станция Мичуринская, от которой рукой подать до Переделкино. Мы направлялись на встречу - заранее обусловленную - с Вениамином Александровичем Кавериным.Уже вечерело, когда мы вышли из электрички. На платформе почти никого не было, и мы спустились вниз на протоптанную в снегу тропинку. Снег был тяжелый и темный, небо грозило еще ненастьем. Деревья, которые летом укутывают Переделкино в бархатные тени, стояли притихшие, сирые навевавшие беспредельное отчуждение.
В метрах двухстах от платформы мы увидели идущую навстречу женщину. Это была Нина Васильевна Бауман, гостившая у своей приятельницы Анны Моисеевны Гуткиной - доброй помощницы Вениамина Александровича. Она и повела нас к Каверину. Пересекли улицы Карла Маркса и Энгельса, вышли на улицу Довженко, свернули затем на Лермонтовскую...
Улицы были не чищенные, с наледью, с зазубринами слежавшегося снега. Нина Васильевна поведала о болезни Вениамина Александровича, рассказывала о Переделкино и его обитателях. В одном из домиков, с воротами, на втором этаже горел свет. Кажется, это была улица Гоголя, где живет Евгений Евтушенко. А нам надо было попасть на улицу Горького, дом 15. И вот - светло-сиреневый домик Каверина...
Миновали небольшую прихожую, сняли одежду и вошли к Вениамину Александровичу. Он сидел на диване, по грудь укутанный пледом. В руках у него была книга - впрочем, книги были повсюду. Вообще, это было царство фолиантов, и в нем "монарх" отдавал этому миру последние свои недели. Судя по отрешенному взгляду, серому цвету лица, вялым движениям рук, можно было предположить, что писатель тяжело болен. В разговоре он часто сбивался, с трудом выговаривая отдельные слова. Однако профессиональный интерес ко всему окружающему, пробившись сквозь физическое недомогание, отвлек его от книги. Он внимательно оглядел нас, подал руку... Ее легко было уместить в ладони, хотя она была жесткая и неподвластная рукопожатию. После нескольких "вводных" фраз началась беседа. Собственно, это не было интервью в обычном понимании, это скорее была беседа с человеком, который "разрешил" себе пообщаться с людьми "из Прибалтики". В одной из его фраз это слово было доминирующим, а почему - мы поняли чуть позже, когда он упомянул статью "Межа", которая была опубликована в "Правде" (за 1 марта) и в которой говорилось о национальных отношениях в Латвии. Итак, в наши заранее заготовленные вопросы жизнь внесла свои коррективы. Разговор пошел "по плану", который предопределила череда мгновений - без радости и надежды.
И, возможно, эти тревожные ощущения заставили нас отнестись к словам писателя особенно сохранно, оставить его высказывания без какой бы то ни было правки - то есть дать читателям "фотографию" беседы.
- Неординарные события происходят в Прибалтике. Вот прочитал "Межу"... - сказал Вениамин Александрович.
- Значит, вы следите за тем, что происходит у нас, в Прибалтике?
- Слежу. У меня приятель есть в Прибалтике. Я понимаю, что происходит. Происходит пробуждение национального чувства. Надо в такого рода вопросах искать политические выгоды, то есть такого положения, при котором все удовлетворены и жизнь идет нормальным путем. Надо искать пути к консолидации, чтобы борьба, а статья "Межа" именно основана на вопросах - "борьба", "борьба", "борьба"... Это борьба носит совершенно другой характер. У нас разучились спорить, у нас пропал этикет спора, который в русской истории и в истории литературы имел таких грандиозных пред-ставителей, как, например, руководители славянофилов и "западников". Они спорили много лет, но они не нарушали этого этикета. Они пользо-вались такой формой отношений, которая позволяет постепенно добраться до истины... Ну, до истины они, быть может, и не добрались, но они обогатились друг другом. И в данном случае этот спор должен обогатить друг друга, а не проложить между ними непроходимую межу. Вот что я думаю по этому поводу.
- Но это, согласитесь, Вениамин Александрович, лишь благие пожелания. Создалась такая ситуация, когда в силу вступило и психологическое неприятие на национальной почве. В таких случаях самые трезвые доводы, как правило, не срабатывают.
- Вы знаете, я не мудрец, я не могу такого рода вопросы решать. Что делать? - я не знаю. Но я думаю, в том, что я сказал, есть определенный рецепт. Рецепт заключается в том, что можно примирить противоположные точки зрения. Ну например: можно прекрасно жить одной нации среди другой, не противореча национальным интересам друг друга. Я не вижу, почему ла-тыши должны неприязненно относиться к русским. Правда, надо сказать, что один латыш уже давным-давно - он ди-ректор издательства, - сказал мне: почему ваша страна выбрасывает в Прибалтику не лучших представителей, а худших? С тех пор прошло много, лет, представители разные - хорошие и плохие. Нет никаких оснований так спорить, чтобы не оставалось никаких возможностей договориться. Это, во-первых. Во-вторых, у меня в Риге есть знакомый директор завода, видный промышленный деятель, фамилия его Заплетнюк... Он собрал своих рабочих и сказал: можете принадлежать интерфронту, можете принадлежать народному фронту, а что касается меня, то я объявляю, что принадлежу рабочему фронту. И прошу вас работать, потому что, если вы будете заниматься политической деятельностью в каком-либо фронте, я вас просто выгоню. То есть дело на первом месте. Он говорил: нужен рабочий фронт, который был бы ограничен от каких бы то ни было национальных уклонений.
- Вениамин Александрович, вы занимаетесь литературой почти 70 лет...
- Близко...
- За годы наблюдения за человеком, если угодно, человеческим родом, стал ли он, на ваш взгляд, хоть на йоту лучше?
- Понимаете, вы заставляете меня окинуть одним взглядом огромную эпоху. Эта эпоха изменила человека во многих отношениях. Например, в 20-е годы, когда литература терпела нападки от организации вредной, впоследствии уничтоженной, она объединилась, и отношения были дружеские. С тех пор прошло много лет, ничего литературе не угрожает - напротив, она вступила в полосу, которую никогда еще не видели глаза литератора, и тем не менее идут горячие споры. Я считаю, что литература - это держа-ва, это особое явление, которое далеко отстает от этих споров, поскольку эти споры носят, в сущности говоря, не литературный характер. Это споры политические. А политический спор не дает никаких результатов для развития литературы. У нас определилась очень богатая новая литература. Правда, у нас нет Белинских и нет людей, которые оп-ределили бы направление литературы. Но я, например, по моему опыту вижу эти направления и могу их разделить, примерно, на три направления. Одно направление когда-то возглавлялось Солженицыным. После его отъезда оно, как направление, не изменилось. К нему принадлежат Домбровский, Семин, скажем, лучшие вещи Распутина, который писал очень хорошо, а потом увлекся политической деятельностью и стал писать плохо. Одним словом, ясны представители так называемого реалистического направления. Среди молодежи я тоже могу назвать людей, которые, несомненно, принадлежат к этому направлению.
--
Кого бы вы могли назвать?
- Талантливый Савченко, написавший прекрасный роман о Чернышевском. Таков Москаленко, написавший "На диком пляже", - прекрасная повесть. Татьяна Толстая.. И другие.
Второе направление -- на-правление романтическое... Когда-то его возглавлял Паустовский. Паустовский не был очень сильным представителем. Я даже думал, его произведения едва ли останутся в истории нашей литературы. Но тем не менее, он был, конечно, главой вот этого романтического направления. Ну, я тоже считаю себя принадлежащим к романтическому направлению. То есть я не ищу... у меня нет жажды писать отрицательные явления. Мне хочется показывать вечные явления, связанные идеей романтики. То есть, мне хочется писать о добре, о людях, которые посвятили себя другим, а не замкнулись в себе и т. д.
Ну, наконец, третье направление... Я считаю, это направление гротескно-драматическое. Во главе его стоит Булгаков. Это совершенно определенная фигура, нам повезло, что у нас появился такой писатель. Но "Мастер и Маргарита" это мировое явление, и, я бы сказал, что он вот это гротескно-драматическое направление выдвинул на первый план. Ему стараются подражать. Я не знаю, может быть, вы и не видите этого, но я, читая журналы, вижу, что многие стараются подражать...
- Это бросается в глаза...
- Есть даже писатель, который впрямую подражает ему (Булгакову - прим. авт.)...Это (Вениамин Александрович пытается вспомнить)... Как его...
- Орлов?
- Орлов, Орлов... Да, это Орлов. Ну вот, я вам нарисовал...
- Кто из писателей еще к этому направлению относится?
- Кого я считаю из гротескно-драматического направления... Я бы сказал, это может быть Окуджава. Ну, какие-то черты есть у других. Я не могу сказать, что эти направления совершенно чисты и не влияют друг на друга. Это естественно, и литераторы об этом мало пишут, заняты все политическими делами. А я считаю, что надо заниматься не политическими делами, а делами понимания литерату-ры, изучения литературы. То есть изучением сердца, а не разума... Ну вот, я примерно изложил свои представления.
- Вениамин Александрович, вы говорите о добре... Ярким выразителем добра был ваш многострадальный брат Лев Александрович Зильбер. Если позволяет самочувствие, расскажите, пожалуйста, о вашем брате.
- О брате не стоит рассказывать, потому что мой старший брат был гораздо более значительная фигура, чем я в литературе. Хотя это мировой ученый, и о нем я в четвертом номере "Дружбы народов" помещаю большую статью (имеется в виду публикация "Мой старший брат" -- прим. авт.). Я не хочу предварительно вам об этом рассказывать, потому что там рассказаны все, ну просто чудеса, которые случались в течение его жизни. И которые он перенес, и пережил, и отразил в своей науч-ной деятельности. Но к литературе это не имеет отношения.
-А почему вы только сейчас о нем написали, а не 10 или 20 лет назад? Очевидно, что-то всколыхнулось в вашей душе...
- Нет...У меня выходит книга, которая называется "Оглядываясь назад". Время пришло оглянуться назад. Я вижу, что в моей жизни огром-ную роль сыграла нравственная и личная, так сказать, позиция моего брата. Причем я считаю себя учеником Тынянова, но Тынянов - действительно был воплощенной совестью русской литературы - он умер рано, он не успел совершить то, что он мог совершить. Хотя он-то как раз и понимал значение направлений. Его книга "Архаисты и новаторы" как раз книга о борьбе направлений. Причем в этой борьбе... На основе этой борьбы он показывает - что может быть политически консервативно и в высшей степени либерально в самой литерату-ре. Что политически архаисты были правы, но тем не менее Кюхельбекер был революционером, хотя он был архаистом. С его смертью (очевидно, Тынянова -- прим. авт.) мы потеряли многое. Я, как представитель Тыняновской комиссии, сделал все, чтобы его наследие не прошло даром. Мы устраивали каждые два года Тыняновские чтения в Латвии, в городе Резекне. А после этого выпускали сборники. Надо вам сказать, что эти сборники...за ними охотятся литературоведы всего мира. Тынянов тоже мировая фигура. В Париже два года назад прошел конгресс под названием "Тынянов". На этот конгресс ездил от нас Чудаков. Так что в сознании европейского человека он (Тынянов) стоит прочно. Но это я говорю вам независимо от вопросов направлений. Я привожу пример человека, который прекрасно разбирался в этом деле. Вот он бы мог быть новым Белинским, и он бы мог написать такую обзорную статью, в которой то, что я говорю в общем приблизительно, было бы поставлено на свои места.
- Вы начали писать во времена послереволюционные. Вы один из тех авторов, кто начал очень рано печататься. Вам, если помнится, было 20 лет, когда вы впервые напечатались. Сейчас начинают печататься в 40--50 лет, и это никого не удивляет. Вы прошли весь наш тернистый путь.. Скажите, пожалуйста, Вениамин Александрович, как говорится, положа руку на сердце - оглядываясь назад, вы себя ни в чем не можете упрекнуть? Ведь были осуждения Пастернака, Солженицына...
- Я должен сказать вам... Я умудрился, может быть, мне повезло: ни разу в своей многотрудной деятельности - а написал я, наверное, не менее 40 книг - ни разу не упомянул фамилии Сталина. У меня нет даже упоминания о Сталине, ни разу...
--
И ваши герои не упоминают?
- Нет, герои упоминают. Не столько о Сталине, сколько о терроре. У меня последний роман, который называется "Над потаенной строкой" - он еще не известен, он будет напечатан в девятом номере журнала "Звезда". Это рассказ о том, как нашелся человек, который... который... нет... (Вениамин Александрович закашлялся)...Анна Моисеевна, дайте мне платок, пожалуйста...
Ольбик:Вот салфеточка, пожалуйста...
- Нет, платочек... (После паузы). Роман, который только что написан... В этом романе герой пишет "потаенные строки".
Мы хотели покинуть Вениамина Александровича, но он остановил нас мановением руки. Попросил восстановить прерванную мысль.
- Вы говорили о последнем вашем романе, который будет напечатан в журнале "Звезда".
- Я был бы плохим писателем, если бы не писал атмосферу, в которой действуют мои герои. А эта атмосфера была тесно связана с расстрелянными коммунистами на Севере. Со страхом. Поэтому я не упоминал имени Сталина, чувствуя, что я питаю ненависть к нему. Я всегда старался вместить героев в такие обстоятельства, в которых читатель понял бы, что ему приходится туго, потому что он живет в России в эту эпоху. Так что я не уходил от жизни. Другое дело, что воспринимал ее поэтически. Я имею в виду, например, роман "Два капитана". Он был написан в 1937 году. Это был роман, в котором прокламировалась защита справедливости. Безвестный погибший капитан - искомый "предмет", за кото-рым охотится мой главный герой. Атмосфера окрашена главным образом романтическим призывом: что решено - исполни!, бороться и искать, найти и не сдаваться! Может быть, все это принадлежит литературе для юношества, но роман издается каждый год и так уже 40 лет...И количество тиражей перевалило за сотню.
Я не ограничил себя такого рода тематикой, я много занимаюсь искусством, живописью. И мой, наверное, самый лучший роман называется "Перед зеркалом". Это роман о муках человека искусства, основанный на подлинных письмах. Но в этот роман, который я писал очень долго (четыре года), я вложил себя, насколько это было возможно.
- Вениамин Александрович, помните, в 1981 году газета "Юрмала" опубликовала с вами интервью - очень откровенное, за что журналист Игорь Щедрин получил выговор по партийной линии. Поразительно, как меняются времена и нравы... Сейчас Анатолий Приставкин совершенно свободно говорит о том, что в Союзе писателей СССР сидят идеологические надсмотрщики из карательных органов. Что его (СП) надо распустить... И ничего, все спокойно.
- Союз писателей - это только одно звено этой многогранной, многосторонней жизни. Он давно превратился из литературного общества в административное учреждение. Я не могу сказать, что оно вредно, потому что иногда оно оказывает помощь писателям. И мне неоднократно оказывал. Я могу привести такой пример. У меня украли, прямо из письменного стола, удостоверение участника войны. Я участвовал в войне - ив Ленинграде, и на Северном флоте. И был корреспондентом ТАСС, потом "Известий". Неоднократно по-падал в очень сложные поло-жения. И все это в романе "Наука расставания", недавно вышедшем ... Однако почему я вспомнил об этом?
- Вы говорили об удостоверении...
-Да. Мне выдали дубликат удостоверения, хотя это и было "противозаконно". Я недавно болел, меня отправили в самую лучшую больницу с помощью Союза писателей, редкие лекарства... Официально я не особо весомая личность, я скорее читательский писатель. Но все-таки, когда попадаю в трудное положение, СП всячески старается мне помочь.
- Это святое дело - помочь старейшему писателю.
- Я не привык жаловаться...
- Много пишется о Борисе Пастернаке и, в частности, о том, как и кто в его "истории" себя вел.
- Эта история трагическая. Я не был на том собрании, я отказался идти, несмотря на настояния оргсекретаря СП Воронкова.
- Вы тогда на что-то сослались?
- Нет, я просто отказался. А люди, которые были вынуждены выступать, "погибли". Именно потому, что они были благородные люди - таков, например, Слуцкий, которого всю жизнь мучило то обстоятельство, что он выступил против Пастернака. Я был хорош с Пастернаком, я не был его другом, но знал его хорошо, встречался с ним у Всеволода Иванова и у него самого, у друзей. И, конечно, я был возмущен тем, что было проделано насильственно с Нобелевской премией, и выразил ему глубокое сочувствие по этому поводу. Королева Елизавета тоже высказала. И Неру. Великий поэт, и недаром на его могилу приезжает Ненси Рейган. Были и многие видные политические деятели. Наконец, Союз писателей постановил открыть музей, и сейчас реставрируются вещи, которые принадлежали Пастернаку.
На первых Пастернаковских чтениях я выступал, и мое выступление было напечатано полностью. На вторых я выступил только отчасти, потому что меня хватил сердечный приступ во время работы. Но мои странички были прочитаны, и даже враги о них упоминали. И вообще сейчас многое делается для того, чтобы обессмертить Пастернака.
- Есть ли в Латвии писатели, которые вам интересны и которых вы читали?
- Нет. Никого не было. С Литвой и Эстонией были более близкие отношения.
Каким-то образом разговор коснулся так называемой "деревенской прозы". Вениамин Александрович сказал:
- С моей точки зрения, сам термин "деревенская проза" является результатом недоразумения. Ну что значит - "деревенская проза"? Кто не писал о деревне? Пушкин писал, Куприн писал, Бунин писал, Толстого "Власть тьмы" - это тоже о деревне. И никто не называл это "деревенской прозой". Это скорее издательское название, чем литературное. И надо судить о ней с точки зрения прозы вообще. Я не особенно ценю деревенскую прозу, потому что эта проза плоха. У меня огромная переписка, и мне пишут хлеборобы Украины. И в этой книге "Оглядываясь назад" я поместил некоторые письма, они совершенно интеллигентные люди. Вот о том, как кристаллизуется интеллигенция из крестьян, вот об этом надо писать. О том, что когда-то было, уже написано, и больше, по-моему, писать не надо...
Мы поблагодарили Вениамина Александровича, оставив его наедине с книгами, которым он отдал всю свою жизнь. С его мыслями, которые не покидали его до той минуты, когда сердце его перестало биться. Произошло это в начале мая, в Переделкино, в его светло-сиреневом домике.
АЛЕКСАНДР ОЛЬБИК,
ВИКТОР ЮДКИН.
2 марта 1989 года.
Переделкино.
P.S. В газете "Советская культура" (09.05.89) было опубликовано якобы "Последнее интервью с Вениамином Кавериным" за подписью Валентины Жегис. Возможно, когда-нибудь исследователи творчества В. А. Каверина заинтересуются хронологией всех вышедших после смерти писателя "последних интервью"... Хотелось бы, чтобы автор вышеназванного материала в "CK" заглянула в свою записную книжку и сравнила бы дату своего посещения В. Каверина с числом, которое стоит под действительно последним интервью с Вениамином Александровичем.
Впрочем, это не тема для продолжения разговора...
8
Раздел редактора сайта.
